Адъютант императрицы

Самаров Грегор

Орлов вначале уставил свой взор на императрицу, как бы не понимая ее слов; наконец он как будто понял смысл ее речи, и язвительная, надменная усмешка появилась на его губах.

Чернышев смотрел молча вниз, а Потемкин равнодушно стоял за креслом императрицы.

— Для меня все ясно, — строгим и повелительным голосом поспешно добавила Екатерина Алексеевна, — и в дальнейшем разъяснении я больше не нуждаюсь. Я убедилась, что несчастный мятежник — сумасшедший, и вы все, слышавшие его, будете этому свидетелями, чтобы весь народ знал, что ни один русский в здравом рассудке не способен на такое злодеяние. Это дело пусть будет кончено; нет

нужды больше искать соучастников. Нужно решить участь Пугачева, но я не могу спасти его от смерти. Правосудие требует возмездия, и для него самого была бы тягостью дальнейшая жизнь.

Жестом, полным гордого величия, она простилась и скрылась в соседнюю комнату, сопровождаемая Потемкиным.

Едва только удалилась императрица, Орлов, ни с кем не прощаясь, быстро и стремительно вышел, за ним последовал граф Чернышев. Но уже через час последний был снова вызван во дворец.

Долго сидела императрица запершись с военным министром и Потемкиным. Лишь только граф Чернышев, смущенный и взволнованный, покинул кабинет ее величества, он тотчас же поехал в конногвардейские казармы, а оттуда немедленно выехали ординарцы и быстрой рысью направились в казармы различных гвардейских полков; час спустя, к величайшему удивлению и страху двора, была удвоена стража при Зимнем дворце и во двор въехал батальон гренадер с заряженными ружьями при штыках.

Но первый страх, вызванный этими необычными мерами, скоро исчез, когда, несмотря на усиление стражи, все во дворце шло обычным порядком и гофкурьеры раздали многочисленные, как всегда, приглашения на вечернее собрание у ее императорского величества. Меры предосторожности приписали только тому обстоятельству, что во всем городе царило, конечно, радостное, но все же приподнятое щедро раздаваемой водкой возбуждение. Так как в продолжение последних дней для поддержания порядка по городу ездили усиленные патрули, то осталось незамеченным, что с наступлением сумерек из конногвардейских казарм выступили два эскадрона и шагом направились по людным улицам к городской заставе. Граф Чернышев лично вел этот отряд, но он был закутан в широкий плащ, скрывавший его мундир, и благодаря темноте его никто не узнал.

Лишь только гренадеры выехали за заставу, был отдан приказ ехать рысью; и когда в ярко освещенных и благоухающих цветами залах Эрмитажа собрались приглашенные гости, гренадеры ехали уже по столбовой дороге сомкнутыми рядами и среди ночи раздавался звон их оружия.

XXXIX

От императрицы Григорий Григорьевич Орлов немедленно отправился в свой загородный дворец в Гатчине; кучеру он велел ехать как можно скорее, и его лихие кони, добытые для него Фирулькиным, с невероятною быстротою домчали его до места.

Когда он на взмыленных конях через решетчатые ворота въехал во двор, весь дворец был уже ярко освещен; Орлов позвал вечером к себе нескольких гвардейских офицеров поужинать, как делал это почти ежедневно; он устраивал эти ужины, с одной стороны, для того, чтобы в веселой компании забыться от всех треволнений, с другой — чтобы привлечь на свою сторону офицеров гвардейских полков, так как испытал и прекрасно знал, какую силу могло дать в его руки в нужную минуту благожелательное настроение столичных войск.

Его гнев, вызванный встречей с Потемкиным на докладе у государыни, еще не утих, наоборот, быстрая езда еще более разгорячила его. Вся кровь кипела в нем.

Он

приказал немедленно доложить ему, когда приедут приглашенные им гости, а сам остался один в комнате, то неистово бегая из конца в конец и с бешенством разбивая или попадавшуюся ему на пути вазу, или дорогое зеркало, то в изнеможении опускаясь на диван, не переставая в то же время бормотать какие-то бессвязные слова и в страшных проклятиях давая выход своему гневу.

Казалось, он долго не мог привести в ясность свои мысли. Наконец, успокоившись немного и лишь тяжело дыша, он прилег ненадолго на диван, но вскоре вскочил с него и воскликнул:

— Да, так должно быть, это удастся, этот удар должен поразить, если только умно подготовить его! И я буду умен, я буду осторожен, предусмотрителен, пока месть не совершится. Да, — продолжал он, — я уверен в успехе; через офицеров, преданных мне, я посеял уже во всех полках недовольство и ненависть к этому проклятому Потемкину, который прячется во дворце под крылышком императрицы, пользуясь почестями и милостями. Да, я заставлю всех их соединиться в одной просьбе: потребовать удаления этого выскочки, которого я ударил палкой по лицу и который еще ничего не сделал, чтобы потребовать удовлетворения за нанесенное ему оскорбление: Я распространил молву, что он надоел императрице, и это понудит колеблющихся и боязливых присоединиться к прошению, и тогда… тогда настанет момент, когда он почувствует мою власть. Если Екатерина согласится на это требование, тогда она погибла и ее надменному высокомерию будет нанесен тяжелый удар; если же она ответит отказом, то я восстану во главе гвардии как поборник воинской чести; и тогда, — воскликнул он, сверкнув очами, — пускай царица почувствует, каково снова вернуться туда, откуда я уже однажды привел ее на престол.

Могучая грудь в расстегнутой рубашке вздымалась высоко; князь снова наполнил бокал и одним духом осушил его.

На дворе послышался стук копыт.

— Ага, — прислушиваясь, промолвил Орлов, — они здесь; так за дело! Пусть же Екатерина почувствует, что значит иметь врагом Григория Орлова!

В комнату вошел камердинер и доложил, что приехали первые гости, но не успел он еще докончить доклад, как в комнату стремительно ворвался граф Алексей Орлов, вытолкнул камердинера за порог и плотно закрыл за ним дверь.

— А, это ты, брат! — воскликнул Григорий Григорьевич. — Хорошо, что ты приехал, ты можешь помочь мне в моем предприятии и убедиться, что и у меня бывают хорошие планы, и я умею выполнять их. Но что с тобой? Ты взволнован, на тебе лица нет!

— Я слышал, — понизив голос, ответил Алексей Григорьевич, — что во дворце разыгралась какая-то сцена, что ты в сердцах уехал оттуда, а затем я слышал нечто более серьезное: Чернышев пробыл долго у государыни, караулы во дворце усилены, войска собраны в казармах.

— Ага, — воскликнул Григорий Григорьевич, — значит, она боится и, будучи ослеплена страхом, делает как раз то, что соответствует моим планам!

— А что ты хочешь делать? Заклинаю тебя, скажи мне все! — воскликнул Алексей. — Может быть, от этого часа зависит судьба всех нас!

— Да, — ответил Григорий Григорьевич, — ты прав, наша судьба зависит от одного часа и от наших мужества и воли. Они осмелились меня — слышишь? — меня, фельдцейхмейстера, князя Священной Римской империи, вмешать своими бесстыдными вопросами в заговор мятежника Пугачева, и, несомненно, тут действовал этот наглый Потемкин…