Адъютант императрицы
Шрифт:
— Ты прав, Григорий Александрович. Я принимаю твой совет, необходимо добиться полной правды.
Таким образом, к двум сановникам, отправившимся по повелению государыни в Москву, присоединился и комендант Петропавловской крепости.
Однако Потемкин, который в появлении Пугачева подозревал руку Орлова и до которого дошли слухи о таинственном монахе, побывавшем в крепости в день того незабвенного парада, положившего начало благоволения к нему императрицы, не ограничился этой первой частью своего плана. Имея в своем распоряжении опытных шпиков, следивших за
Посередине комнаты, которая была отведена для допроса и перед входом в которую стояла под ружьем усиленная стража, находился стол, весь заваленный исписанными бумагами и документами, за ним сидел главный прокурор верховного суда, назначенный вести протокол заседания. Две боковые двери в соседние комнаты были завешены плотными сборчатыми портьерами. Князь Орлов и граф Чернышев заняли приготовленные для них кресла, и немедленно вслед за тем в комнату ввели под сильным конвоем Пугачева. Солдаты, с заряженными ружьями и примкнутыми штыками, тотчас же покинули зал, ожидая у самых дверей новых приказаний.
Пугачеву было разрешено сесть на деревянную скамейку, находившуюся на некотором расстоянии от стола. Вид его был ужасен и вызывал чувство сострадания. На нем был толстый армяк, его руки и ноги сковывали железные цепи, концы которых были прикреплены к железному кольцу на шее. Лицо, на которое свешивались коротко остриженные волосы, было землистого цвета, искаженное физическими и душевными страданиями, но черты выражали тупое равнодушие. Никто не мог бы узнать в этом немощном, жалком человеке гордого вождя, который еще так недавно управлял сотнями тысяч людей и украшал себя императорской короной.
Он бросил исподлобья робкий взгляд на сидевших сановников, и горькая улыбка мелькнула на его устах, когда он увидел на них голубую андреевскую ленту, еще так недавно украшавшую его грудь; затем он сел на указанное место, поник головой, и под тяжестью оков его руки бессильно опустились на колени.
Прокурор верховного суда начал допрос; он обвиняя подсудимого в преступном вооруженном восстании против своей императрицы, в убийстве императорских генералов и солдат, попавших к нему в плен, и, наконец, в святотатственном злоупотреблении царским именем и знаками царского достоинства. После каждого обвинения Пугачева спрашивали, признается ли он в приписываемых ему преступлениях.
Пугачев отвечал на все вопросы едва слышным «да», а порою ограничивался легким кивком головы. Только после вопроса, не было ли у него сообщников в преступном замысле, он выпрямился; старая задорная сила блеснула в его глазах, и он громким голосом ответил:
— Все те храбрецы, которые последовали за мной, являются моими сообщниками, но, когда я начинал свое дело, они не принимали в нем никакого участия, так как
Прокурор записал ответ подсудимого и продолжал приподнятым тоном свой допрос:
— Самым тяжелым преступлением, которое ты совершил, Емельян Пугачев, является твоя наглая, богохульская, злонамеренная ложь, что ты император Петр Федорович, прах которого уже давно покоится в Александро–Невской лавре, и супруг нашей милостью Божьей императрицы Екатерины Алексеевны.
— Я верил в это, — звеня цепями, возразил Пугачев и как бы в клятве положил руки на сердце.
— И ты до сих пор веришь?
— Не знаю, — с горечью и с болью возразил Пугачев. — Я не знаю, есть ли на свете правда, сотворил ли меня Бог для того, чтобы жить и страдать, существуют ли Небо и ад, где я опять встречу ту, которую я на земле любил и чье верное сердце пронзила моя рука, чтобы избавить ее от позора и бесчестия, но я знаю, что если имеется ад, то из него вышел дьявол, который вселил в мою душу ужасную мысль, что я живу двойной жизнью и что во мне ожил опять император Петр Федорович.
Как надломленный, он упал на скамейку, из его тяжело дышавшей груди вырвался тихий стон.
— А кто же был тот, кто навеял тебе эти мысли? — спросил прокурор. — Если правда все то, что ты говоришь, то он является твоим настоящим, единственным сообщником, еще больше, чем ты, виновным во всех преступлениях, которые ты совершил в безумном преступном ослеплении.
— То был монах, — продолжал Пугачев. — Мог ли я не верить его словам, если считал его осененным Духом Святым, когда он посетил меня в Петропавловской крепости, куда меня заключили в день смотра после возвращения из турецкого похода.
— В крепости? — спросил прокурор, тогда как Орлов, склонившись над столом, поспешно делал заметки. — Я должен теперь спросить вас, господин комендант, был ли Пугачев в крепости и кто был тот монах, которому вы разрешили свидание с подсудимым?
— Да, мне было приказано арестовать казака, очень похожего на этого Емельяна Пугачева; он бесновался как безумный, когда его заперли в каземат, но вдруг успокоился, когда к нему был впущен монах. Кто был последний, я не знаю, — с дрожью в голосе ответил комендант, — его лицо было скрыто под монашеским облачением.
— Почему же в таком случае вы позволили ему видеться с заключенным? — спросил дальше прокурор.
— Я исполнял свои обязанности, — ответил комендант. — Тот монах принес мне приказ, разрешавший ему доступ к заключенному и повелевавший мне выдать ему узника. Казак Емельян Пугачев был тогда арестован за незначительное преступление и, согласно приказу, был уведен из тюрьмы тем же монахом.
— Да, — воскликнул Пугачев, — да, он мне возвратил мою лошадь и дал кошелек дьявольского золота; тогда, ослепленный его словами, я был завлечен в мои родные степи, а оттуда на путь блеска и крови, который привел меня вот сюда. После того как не стало моей дорогой Ксении!