Аэций, последний римлянин
Шрифт:
— Я не люблю тебя… не выношу… напрасны вся твоя смелость и долголетнее упорство… я любила только одного и не забуду его… В твоих объятиях я буду думать о нем… тосковать по нему! Ты говоришь, что любишь меня, а я знаю: ты любишь казарменные попойки с друзьями… Ступай пей пиво и играй в кости… со своими комесами и их подружками… Я не хочу тебя!
Он стоял перед нею почти совсем голый, скрестив руки на груди. Спокойно выждав, когда она, зайдясь от рыданий, не могла уже слова выдавить, он тихо, но отчетливо начал:
— Я знаю, что ты меня не любишь, но я люблю тебя и жажду тебя всегда, и ничуть мне в этом не мешали пирушки с друзьями, игра в кости и вино — что ж делать, я солдат… У меня свои привычки, как у тебя свои воспоминания… И оставайся с ними… Но еще сегодня, вот сейчас, ты станешь моей, потому что я жажду твоего тела и хочу иметь от тебя детей… Так будет, и не оградят тебя от желания моего и моего супружеского права — права, которое я добыл себе мечом и кровью, — тени тысяч даже самых прекрасных варварских королей! Но прежде чем это наступит, прошу тебя, подумай здраво: ты можешь меня не любить, но не
И протянул к ней руку, которую Плацидия после минутного колебания пожала ледяными длинными, сужающимися к ногтям пальцами.
И отдавалась ему всю ночь, не получая никакого наслаждения. Тем не менее ночь эта сделала ее матерью.
То, о чем дальше писал Орозий, не интересовало Плацидию: ни то, что поражения и унижения Рима вполне согласны со справедливостью милосердного бога христиан, ни горячая вера писателя-священнослужителя, что бог знает, чего хочет, а хочет он всегда самого благого: так что недалеко уже лучшее и счастливейшее время, которое — как день после ночи — неотвратимо принесет облегчение и радость и мир после ужасных лет завоевания Рима и распада империи. Плацидия вся погрузилась в воспоминания об этих холодных, как мрамор, гордых и величественных, лишенных любви годах своего второго брака, который был вместе с тем началом ее возвышения. Констанций еще дважды получил звание консула, а спустя неполных пять лет после женитьбы достиг полной вершины: стал императором, полноправным соправителем Гонория. Не разочаровалась в муже Плацидия: ей также пожаловали императорский титул, и она стала называться Августой, а детям — титулы благороднейших. Правда, царствующий в Константинополе Феодосий, сын ее покойного брата Аркадия, не хотел признать ни Констанция, ни их детей, но супруги не дали вырвать у себя пурпур. Констанций пугал Феодосия войной.
— Что, этот сын франконки, этот полуварвар смеет отказывать мне в диадеме? — кипел он от гнева, и тогда нос его выгибался еще больше, а выпуклый лоб от сведенных бровей казался еще выше.
Братоубийственная война казалась неотвратимой, но тут неожиданно после неполных восьми месяцев царствования, после краткой, но страшной и непонятной для лекарей болезни умирает Nobilissimus Caesar Imperator Flavius Constantius Tertius, semper Augustus… [21]
21
Благороднейший кесарь император Флавий Константин III, бессмертный Август.
Умирал он спокойно. Смертельная бледность уже покрывала высокий лоб, большая голова тряслась в предсмертном ознобе, а он еще улыбался и говорил окружающим:
— Рановато немного, но что ж… Я же поднялся так высоко, что выше нельзя… чего же мне еще нужно?.. В хрониках обо мне будут писать: в жилах у меня не было ни капли варварской крови, никаких ересей я не признавал… Отхожу спокойно. Прощай, Плацидия… помни о наших детях.
Она думает о нем с уважением: о солдате, о вожде, о владыке, — но без любви, без тоски и даже без сожаления…
Но зато о том…
Все громче посапывает шестилетний мальчик в соседнем кубикуле. Плацидия какое-то время прислушивается в молчании, потом говорит вполголоса, про себя, но так, будто на самом деле с кем-то разговаривала:
— Вот там твои дети. Констанций из Наисса… Спят, здоровые, счастливые и сами даже не знают, какие сильные… А мой первенец… сын Атаульфа и моей единственной одержимой любви… младенец Феодосий, наследник великой империи и великих чаяний, тлеет в серебряном гробике в церковке под Барциноной…
Большая слеза медленно катится по увядающей щеке.
— Больше я ничем не обязана твоей памяти, Констанций Август… Разве я не отстояла пурпур и диадему для твоего сына?.. Разве я не билась с упорством, яростью и мужеством, равным твоему мужеству и твоей ярости, наиссец?.. А ведь я была одна, почти одинока, когда не стало у нас тебя…
Когда не стало Констанция, для Плацидии и ее детей наступили тяжелые времена. Она поссорилась с братом Гонорием, начала против него борьбу, проиграла ее и вынуждена была бежать из Италии, спасая свободу, а может быть, и жизнь — свою и детей: дочери Гонории и четырехлетнего Валентиниана. Но и тогда еще мера ее несчастий не наполнилась до краев: ждало ее новое унижение. Единственным местом, где она могла укрыться, был императорский двор в Константинополе: тот двор, который отказывался признать императорский титул ее мужа, а детям ее отказывал в правах на пурпур! Сколько раз, мечась в гневе и отчаянье на палубе корабля, которым она бежала из Италии и который наняла на взятые в долг деньги, хотела она уже отверзнуть уста и попросить бога, чтобы тот положил предел ее бедствиям… чтобы наслал бурю и утопил в морской пучине корабль вместе с нею и детьми ее… Но всегда до боли стискивала зубы, убежденная, что еще не время для милостиво дарованного покоя на лоне господнем… что у нее еще долг перед детьми и памятью мужа и что она должна его выполнить, не жалея ничего, не отступая ни перед чем… Последнее, впрочем, далось бы ей без особого труда; одержимость, суровость и жестокость были у нее в крови, а несчастья, через которые она прошла, и кровь, которую вокруг себя так часто видела, сделали ее сердце нечувствительным не только ко всяким проявлениям
В салонском порту на Адриатическом побережье войско было разделено на две части: пехота под началом Ардабура должна была плыть морем к Равенне, где заперся Иоанн; Аспар же во главе конницы, имея под своей опекой Плацидию, императора Валентиниана и Гонорию, отправился сушей через Иллирию и Юлийские Альпы. Хотя Адриатика в это время года была неспокойной, но, поскольку поступило известие, что Иоанн послал гонцов с просьбой о помощи к королю поселившихся над Данубом диких гуннов, следовало спешить: вскоре обе половины войска потеряли друг друга из виду. Плацидия и Аспар благополучно достигли Юлийских Альп и собирались как раз обойти горы с юга, когда пришла страшная весть: буря разметала корабли, Ардабур с горстью солдат сумел высадиться и после краткой неравной схватки без труда был взят в плен. Значит, отступать?.. Вожди были склонны считать, что да, но Плацидия с упорством требовала обрушиться на Италию. Наконец воля ее взяла верх: конница Аспара вторглась в италийскую землю и, оставив Плацидию с детьми в укрепленной Аквилее, изо всех сил устремилась к Равенне. Несколько дней Плацидия не имела никаких известий: это ужасное время, полное неопределенности, она проводила в лихорадочном ожидании, не спала, почти не ела, вызывая смятение в своем окружении неслыхано усилившейся гордой строгостью и болезненным блеском больше обычного выпуклых глаз, что делало ее почти уродливой. Но вот перед домом епископа Августина, где она поселилась, застучали копыта: задыхающийся гонец, хорошо известный Плацидии по нарбонским временам гот Сигизвульт, вбежал в атриум с радостной вестью:
— Иоанна схватили… Аспар и Ардабур ведут его сюда, завтра явятся…
Неописуемая радость воцарилась в Аквилее: из Равенны и даже из далекого Рима, запыхавшиеся, насмерть загнав лучших коней, начали прибывать высшие сановники, чтобы заверить Плацидию в своей преданности и верности, напомнить, что они никогда не хотели признавать Иоанна либо молить о прощении и публично покаяться в бездумном грехе отступничества от законного императорского рода. Закишел людьми обычно сонный город. Приведенного на веревке Иоанна толпа осыпала оскорблениями и каменьями — во всем городе, даже в самых дальних и бедных кварталах с жаром передавали друг другу подробности победы: как Иоанн почему-то не казнил схваченного Ардабура, а даровал ему жизнь, что умно использовал пронырливый варвар, войдя в сговор с комесами и трибунами войск узурпатора, он склонил их перейти на сторону Плацидии. Так что когда конница Аспара неожиданно появилась перед Равенной, приведенная к городу единственной дорогой, которая не была перекрыта войсками Иоанна и которую показал Аспару какой-то пастух («Не пастух это был… ангел господний!» — в восторге восклицали аквилейцы), — после краткого сражения войско покинуло Иоанна, громко приветствуя Плацидию и Валентиниана. Узурпатора, правление которого длилось восемнадцать месяцев, Плацидия приговорила к обычному в таких случаях обезглавливанию, но казни должно было предшествовать публичное посрамление и пытки. Италийские сановники, между ними и верный Плацидии с самого начала префект Рима Глабрион Фауст и comes rerum privatarum [22] Басе, были возмущены этим приговором. Они восклицали, что римское право не позволяет измывательств над приговоренным к смерти, и называли решение Плацидии прискорбным подражанием варварским обычаям, коими истинный римлянин должен гнушаться. Но Плацидия была неумолима: в Нарбоне и Барциноне первый ее муж не единожды выносил такой приговор; она считала его справедливым в случае величайшего оскорбления трона узурпацией и более устрашающим, нежели безболезненное обезглавливание, — и настояла на своем. После страшных мучений Иоанн был обезглавлен на арене переполненного амфитеатра огромным готом, который, отбросив окровавленный меч, показал воющей от восторга толпе истекающую кровью голову и воскликнул:
22
Секретарь кабинета императора.
— Все это изведает и так, как вы видели, кончит любой, кто не только святотатственной рукой, но и мыслью кощунственной посягнет на диадему и пурпур императоров, законное наследие Феодосиева рода!
Она победила. За пурпурной завесой, громко посапывая, спит ее и Констанция из Наисса сын, которому через два-три месяца наденут на головку императорскую диадему, накинут на слабые плечики пышный пурпур. И никто их у него уже не отнимет, потому что величие, воплощенное в ребенке, так же как и независимость своей власти, опекать будет ревниво и защищать их будет с одержимостью, мощью и жестокостью, достойными супруги короля варваров, она — Галла Плацидия!