Аферистка
Шрифт:
Альфонс пригубил коньяк. Мне было нетрудно догадаться, о чем он сейчас думал. Он решил, что его первое впечатление оказалось правильным: перед ним действительно была дорогая шлюха. Впрочем, думал он, все бабы — шлюхи, в большей или меньшей степени. Альфонса обижало то, что я не отдалась ему бесплатно.
— Пятьсот марок или лир? — спросил он.
Неудачная шутка.
— Очень смешно. У тебя еще есть четыре минуты. Оплата взимается наличными и предварительно. Решайся. Не каждый день тебе предоставляется возможность позабавиться с такой девушкой, как я.
Я
— У тебя осталось две минуты, мой сладкий. Поверь мне, я действительно хороша в постели.
Во всяком случае, так утверждал Геральд. Он научил меня доставлять мужчинам удовольствие. Хороший секс — это вопрос самоотрицания или гармоничной слаженности партнеров, но о последнем оставалось только мечтать.
Стоя у двери, Альфонс размышлял, сколько товаров из личных запасов ему придется продать, чтобы окупить полчаса развлечения со мной. Похоть боролась в нем со скупостью, и тут внезапно ему в голову пришла хитрая идея.
— Я действительно могу делать все, что захочу? Даже фотографировать?
— За право фотографировать ты должен заплатить еще пятьсот марок. Ты ведь собираешься продавать снимки в своем супермаркете на колесах. До Базеля осталось ровно тридцать минут, Альфонс. Неси деньги и начинай или проваливай отсюда. Но если ты уйдешь, то пожалеешь об этом и будешь еще долго думать о том, что упустил свой шанс.
Альфонс обладал деятельной натурой. У него не оставалось времени на размышления, споры и попытки обмануть меня.
— Ну хорошо. Я сейчас сбегаю за деньгами и фотоаппаратом, а ты пока раздевайся, шлюха.
Альфонс из тех парней, которым непременно нужно унижать других, чтобы ощущать собственную значимость. На всякий случай я положила перочинный нож в карман брюк и встала у дверей купе. Я хорошо понимала, что делаю.
До Базеля оставалось двадцать восемь минут. В проходе снова появился Альфонс. В одной руке он держал фотокамеру «Полароид», а другой на ходу расстегивал брюки. Я протянула руку, и он отдал мне пачку банкнот.
— Жадная до денег стерва. Почему ты еще не разделась? Время тянешь?
Я пересчитала деньги.
— Здесь только девятьсот.
— У меня больше нет. Давай поторапливайся, снимай с себя все!
Альфонс уже спустил брюки. У него были волосатые ноги и большие белые трусы. Я засунула деньги в карман брюк, туда, где лежал нож.
— А теперь послушай меня, проводник. Девятьсот минус мои чаевые — это всего восемьсот марок. За такие деньги ты сможешь только полюбоваться моей грудью. И это все. Надень штаны, ты выглядишь нелепо.
Альфонс оцепенел от изумления. Однако он не привык, чтобы им командовала женщина. После первого потрясения проводник, как я и ожидала, пришел в ярость.
— Верни мои деньги, ты, мерзкая шлюха!..
Он
— Стой! Не двигайся с места, или я пырну тебя ножом в живот!
Он остановился. Я не знала, смогу ли ударить его. Он тоже не знал, поэтому повиновался мне. Его лицо побагровело от ярости. Альфонс не понимал, что происходит. С ним никогда не случалось ничего подобного.
— Ты сумасшедшая.
Да что ты говоришь, Альфонс! Это для меня не ново. Быть сумасшедшей совсем неплохо. Этим многое можно оправдать. Даже удар ножом. Неужели я смогу нанести рану человеку? Нет, я не выношу вида крови. Хорошо, что он этого не знает. Поезд сделал поворот, и Альфонс, зашатавшись, ухватился за крючок для одежды, чтобы не упасть. От страха его лицо покрылось капельками пота.
— Не делай глупостей, детка. У меня двое детей. Я не сделал тебе ничего плохого.
Я стояла, прислонившись к двери купе, в распахнутой на груди блузе. В случае необходимости я могла разорвать на себе одежду. В это мгновение я упивалась своей властью над Альфонсом. Он сделал попытку надеть брюки.
— Не шевелись! — приказала я ему.
Он повиновался.
— Мне ничего не нужно от тебя, безмозглая шлюха. Альфонс имел отдаленное сходство с Геральдом. Он был, так сказать, пролетарским вариантом мошенника, которого я когда-то любила. Когда я заметила это, наслаждение от спектакля возросло. Я всей душой ненавидела стоящего передо мной безобразного человека, который так скверно обходился с языком и женщинами. Правда, надутые, элегантно одетые друзья Геральда, которые умело скрывали свое внутреннее убожество, нравились мне еще меньше.
Альфонс неправильно истолковал мое молчание.
— Верни мне деньги, и давай все забудем, — сказал он.
Это было его ошибкой.
— Стоять! Или я сейчас выбегу в коридор и закричу, что ты хочешь меня изнасиловать. У меня громкий пронзительный голос. На него сбежится весь вагон. И люди увидят, что моя кофточка расстегнута, а ты дрожащими руками натягиваешь брюки. А что, если на них заест молнию? Как думаешь, Альфонс, кому поверит полиция? Я скажу, что ты предложил мне немного выпить, а потом набросился на меня. Это будет стоить тебе по меньшей мере работы.
Я вела нечестную игру, но она мне нравилась. Альфонсу, по-видимому, было трудно следить за ходом моей мысли, хотя я старалась говорить попроще и не употребляла условного наклонения. В одном я была совершенно уверена: образ женщины в представлении Альфонса претерпел кардинальные изменения. Он не знал, осуществлю ли я свои угрозы, но тем не менее попятился к окну. Ярость и страх мешали проводнику отчетливо мыслить.
— Крыса!..
Я положила нож в карман и взглянула на часы:
— До Базеля осталось десять минут, скоро я разрешу тебе надеть штаны. Не двигайся, я все равно опережу тебя и успею выскочить в коридор и закричать…