Аффект
Шрифт:
— Кибернетика…
— Как аукнется, так и откликнется.
Прокурор рассмеялся от столь свободного толкования науки:
— Ну, теперь я подготовлен к тому сообщению, к которому, думаю, вы так осторожно подбираетесь.
Рябинин смотрел на клён. С этим деревом он был знаком лет десять. Следователь знал его жизнь и привычки. Клён ещё не краснел, но едва заметный розовый тон уже коснулся его, словно где-то рядом бушевал пожар. Другие деревья разбрасывали листья по всему парку. А клён уложит свои вырезные листья аккуратным оранжево-жёлтым
— Можно, Юрий Артемьевич, думать, искать, допрашивать, проводить экспертизы — и ничего. А истина-то оказывается рядом, в той же самой пословице. Вы какой язык изучали?
— Инглиш.
— А слышали французскую пословицу: «Шерше ля фам»?
— Ищи женщину… Ну-у-у…
— Да-да.
Прокурор задумался. Рябинин полагал, что тот думает об удивительном свойстве вечных истин, поборовших всесильное время. Но прокурор думал о нём, об этом нервном следователе, который сидит в светлом предосеннем парке и не видит его красок и вроде бы не дышит его воздухом. Он не знал, что Рябинин дружит с клёном.
— Кто же она? — спросил Юрий Артемьевич.
— Техник-геолог Надя Рыжина. Я знаком с такими историями. Совместные маршруты, общий быт, одна палатка… Банальная полевая любовница.
— А жена узнала, — вздохнул прокурор. — Эту Рыжину допросили?
— Завтра, — ответил Рябинин, поднялся, пожал руку Юрию Артемьевичу и кивнул тихому клёну.
11
Ищите женщину… Рябинин эту пословицу переделал бы: ищите любовь. Ему казалось, что у Вересова с Рыжиной именно любовь. Почему так казалось, он не знал. Впрочем, знал со слов бортпроводницы, описавшей расставание у трапа, — так могли прощаться только влюблённые. Он поймал себя на том, что эта любовь его не возмущает.
Рябинин не верил в доморощенные страсти. Познакомились на танцах или на работе; год ходили в кино, гуляли по улицам и целовались в парадных; подали заявление во Дворец бракосочетаний; была шумная и сытая свадьба; начали одеваться, обшиваться, огарнитуриваться… И это — любовь? А где же окопы, в которых они вместе сидели? Ах да, мирное время… Тогда где тот совместный труд: тяжкий, иссушающий и бессонный, похожий на бой? Или невзгоды, вынесенные вместе? Или беды, пережитые сообща? Где же те бури, которые распугивают тихие свидания, но высекают вечную любовь?
Поэтому Рябинина не удивила новая любовь Вересова — она возникла там, в горах Сихотэ-Алиня, на тех порожистых речках, в которые приходилось ему нырять. Но следователя возмущали лицемерные письма геофизика.
Рябинин поднял голову — за приоткрытой дверью белела женщина. Когда она вошла и назвалась, он удивился, почему видел её белой, — лишь из-за коридорного мрака да светлых её волос.
Наде Рыжиной оказалось двадцать пять лет. Красная кофточка и коричневые брюки обтягивали её небольшую суховатую фигуру. Рябинин не понял, выгорела ли она до лёгкой красноты, или была виновата её фамилия, но светлые волосы показались ему
— Знаете, зачем вызвал?
Она кивнула.
— А откуда?
— В геологическом управлении говорят.
Рыжина не трогала свою сумочку, не ёрзала, не теребила причёску и не курила, но она волновалась. Её красное лицо было стянуто тем тугим напряжением, которое, казалось, взорвётся при малейшем поводе.
— С какого времени знаете Вересова?
— С этого поля.
— Значит, два года. Ну, рассказывайте…
— Что рассказывать?
— Всё. Сначала о нём — что он за человек.
Рыжина надменно усмехнулась, блеснув своим медным лицом:
— Вам нужно о нём плохое?
— Почему обязательно плохое?
— О преступниках всегда плохое собирают.
— Следователь собирает не плохое и хорошее, а объективное, — внушительно объяснил Рябинин.
Любовь, конечно, тут любовь… Ведь только ей под силу отвратить человека от красавицы, от Пионихи, и повернуть к рыжеватой Рыжиной с облупленным носом и блестящими скулами.
— Таких, как Вересов, я не встречала, — вдруг гордо вскинулась она.
— Что же в нём?
— Понимаете, он настоящий человек!
— Этим высоким званием не бросаются, — улыбнулся Рябинин: он любил, когда защищали человека.
— Я не бросаюсь. Это в городе можно жить, работать и не знать человека. А в поле не утаишься. Я шесть лет езжу, всяких геологов видела. Многие ведь как смотрят на таких техников, вроде меня: подай да принеси. А они якобы мыслят. С детства спесь ели ложками вместе с манной кашей. А Вересов… О его должности забываешь. Он говорит, как с равным. Не опускается до твоего уровня, а тебя незаметно подтягивает. В маршруте кажется, что сама до всего догадалась. И он настоящий мужчина…
Рыжина умолкла — передохнуть. Она подошла к любви и, видимо, расскажет о ней, не боясь и не стесняясь. Влюблённые женщины ничего не боятся, кроме потери любимого.
— Что вы имеете в виду? — всё-таки поощрил её вопросом Рябинин.
— Он деликатный, заботливый… Уж не будет сидеть в автобусе, как индюк, перед стоящей женщиной. Когда едем в нашем грузовике, то геолог обязательно лезет в кабину, по старшинству. А Вересов сажает женщину, сам же — в кузов.
— Это, видимо, только вас, — не удержался Рябинин от намёка.
— Почему только меня? Он и повариху сажал. А когда повариха заболела, встал в четыре утра, прогнал её с кухни и приготовил завтрак на всю партию. Потом в маршрут пошёл…
Она рассказывала историю за историей, сдержанно улыбаясь, и Рябинин знал, что его строгие очки сдерживают её откровенное восхищение. В ней пропала всякая скованность. Рябинину даже показалось, что она гордится своими отношениями с Вересовым.
— Любите его? — перебил он рассказ о том, как Вересов с Каменко переносили через бурный поток трусливую лошадь.