Афина Паллада

Губин Андрей Тереньтьевич

Али и тут чувствовал свое положение младшего, хотя ростом он выше брата и мужественнее в плечах. Порох здесь остро дефицитен. Саид дал Али старенькую одностволку и пять патронов на весь день. Себе оставил полный патронташ. Промахов Саид не признает. Часами будет ползти по снегу и воде, но куропатку или зайца возьмет.

Гнались за раненым сайгаком и вышли к кошаре Ибрагимова.

Чабан Ихан-Берды пас отару по гололеду — на травах хрустальная наморозь. Животные простуживаются от этого, болеют воспалением

легких, ягнята больных маток будут хилыми легочниками. Саид забыл о сайгаке, подошел к чабану.

— Что ты делаешь, Ихан-Берды? Погубишь отару!

Чабан молчал, невозмутимый, как идол.

— Гони овец на баз! — Али протянул чабану папиросу.

Чабан уже готов был взять, но тут же стыдливо опустил руку.

— Грех, ураза теперь.

Во время уразы — рамазана — верующие мусульмане не едят и не пьют от утренней до вечерней звезды. Курить же вообще нельзя, по учению пророка.

Подошел Ибрагимов, старший чабан, высокий, молчаливый, с ястребиным лицом. Неохотно поздоровался — здесь он был хозяином и не мог нарушить заветы гостеприимства. Спросил, как идет охота.

Вместо ответа Саид гневно сказал:

— Куда смотрит аллах? Уразу держите, а овец пасете по гололеду!

— Тебе, Муратов, начальником надо быть, все других учишь. За собой лучше смотри, на чужих жен не заглядывай! — зло бросил Ибрагимов и пошел на кошару.

От скирды оранжевой соломы бежала рослая кавказская овчарка. Та самая, что натаскана на людей. Однажды едва не загрызла всадника, стащив его с седла. Ихан-Берды уходил в другую сторону.

— Ибрагимов! — крикнул Саид. — Привяжи собаку!

Хозяин не оборачивался. Собака приближалась. Саид выстрелил в воздух.

— Чего по людям стреляешь, как бандит! — закричал Ибрагимов, хватаясь за винтовку. Но собаку поймал, потащил за железный ошейник на кошару.

Незаметно вечереет. Стынут древние буруны — уродливые, печальные всхолмья. Когда-то их намели ураганы чудовищной силы. Они стоят, как окаменевшие морские валы в несколько миль длиной.

Дороги нет. Телегу бросает по колдобинам, как лодку в шторм. Коней не удержать — рвутся к дому, к сену и теплой конюшне.

Радостным лаем встречают охотников собаки. Лижут морды лошадей, кладут лапы на плечи чабанов, обнюхивают добычу. Их на охоту не брали — не та квалификация.

Мухадин выскочил без шапки. Отцепил постромки, нашильники. Подвел вороных к опрокинутой колоде, взобрался на нее, пытается стащить хомуты. Кони понятливо наклоняют головы, чтобы было удобнее шустрому джигиту.

Не заходя в дом, как будто совсем не промерзли, охотники снова и снова пересказывают подробности каждого выстрела, предвкушая жареное мясо, крепкий чай и чистую постель — набегались по бурунам.

— Кто убил? — спрашивает Сафар, трогая рога старого самца.

—

Он, — показывает на Саида Али.

— Кто? — Саида распирает великодушие. — Я убил? Я только взял его окончательно — ранил ты!

— А где вторая рана? — Сафар переворачивает тушу.

— Таскай! — приказывает Саид.

А глаза горят. Счастливые, добрые глаза. Как тут не пригласить рабочих соседей на охотничий ужин! Гости осматривают добычу, завистливо цокают языками. Разият уже ставит котел на огонь. Хасан и Секки тоже здесь. Она все время где-то в глубине, а он старается услужить, помочь в чем-либо Саиду, словно задабривая, чтобы Саид не украл его единственное сокровище.

На белом жеребце подъехал дядя Вася. Тоже с охоты. Он бьет только пушного зверя. Полюбовались рыжими лисами и черной енотовидной собакой, привешенными у седла.

Дымный жар чабанского домика показался охотникам уютным и милым, а решетчатый свет фонаря «летучая мышь» — ярче электричества. В сторонке Саид быстро переговорил с Сафаром об отаре, не утруждая гостей слушанием скучных хозяйственных разговоров. Сегодня Саид не идет на баз. Сегодня у него выходной.

Мухадин уже ходит с ножом — добычу разделывать. Глиняный пол впитывает кровь. С мертвой беспомощностью лежат трофеи — сайгаки с перерезанными горлами.

— Мухадин, уходи, уши отрежу! — раскрывает охотничий нож Саид.

Мухадин не из пугливых. Он берет твердую, как кость, скользкую ногу сайгака, оттягивает в сторону — и нож Саида слегка, бритвенно касается живота туши.

— Смотри, сала сколько! — возбуждается Мухадин и будто невзначай обменивает кухонный нож матери на нож Саида, лежащий в кровавом чреве.

Чабан понимающе улыбается. Племянник счастливо, с восторгом глядит на «большого папку» — он любит Саида больше отца.

Шкуры посолены, ослепительно белые на боках, с полосой черненого золота на спинах. За дверью собаки с хрустом грызут рогатые головы.

Среди гостей — завхоз отделения. Выпив три кружки чаю, он переходит к делу, открывает блокнот, записывает сдельщину рабочих. Сафар и Али тоже подрабатывают на камыше в свободные часы.

— Сколько у тебя, Сафар? — спрашивает завхоз.

— Семьсот снопов.

— У тебя, Али?

— Тысячу пятьсот, пиши.

— Что-то много!

— Не один резал — с женой!

Завхоз смотрит на рабочих. Они отводят глаза, курят.

Глаза Саида сузились, пожелтели.

— Тысячу двести пятьдесят! — жестко и со стыдом говорит он.

— Тысячу четыреста! — без энтузиазма спорит Али.

— Я считал! — закончил разговор старший.

Раза два Саид украдкой взглянул на Секки. Он совсем было победил свою любовь к чужой жене, но узнал, что муж избил Секки, — и любовь снова болью тронула сердце.