Афинские убийства, или Пещера идей
Шрифт:
– Тем не менее, перед тем как уйти, я хотел бы нечто узнать… Для меня это очень важно, Этис. Это никак не связано с моей работой Разгадывателем, уверяю тебя; это чисто личный вопрос…
– Что ты хочешь знать?
Гераклес поднес руку к губам, будто внезапно почувствовал сильную боль во рту. Помолчав, так и не глядя на Этис, он ответил:
– Сначала я должен тебе кое-что пояснить. С тех пор как я начал расследовать гибель Трамаха, мои ночи тревожил ужасный сон: я видел руку, сжимавшую только что вырванное сердце, и вдалеке солдата, который говорил что-то, что я не мог расслышать. Я никогда не придавал снам особого значения, ибо они всегда казались мне абсурдными, иррациональными, противоречащими законам логики, но этот сон навел меня на мысль о том, что… Короче, я должен признать, что Истина порой проявляется в странном виде. Потому что этот сон напоминал мне об одной детали,о которой
Он провел языком по сухим губам и продолжил:
– В ночь, когда принесли тело Трамаха, капитан приграничной стражи уверял, что сказал тебе лишь, что твой сын погиб, не вдаваясь в подробности… Солдат из моего сна без устали повторял эти слова: «Она знает лишь,что ее сын мертв ›. Потом, когда я пришел к тебе выразить соболезнования, ты сказала что-то вроде: «Боги смеялись, когда вырвали и сожрали сердце моего сына».Так вот, у Трамаха действительно вырвали сердце, Асхил убедился в этом, осмотрев тело… Но ты, Этис, откуда ты знала об этом?
Впервые Гераклес поднял взгляд к бесстрастному лицу женщины. Он продолжил без всяких эмоций, словно находясь на пороге смерти:
– Простая фраза, и все… Одни слова. Рассуждая логично, нет никаких причин думать, что они – более чем жалоба, метафора, свойственное речи преувеличение… Но логика тут ни при чем: это сон. И сон говорит мне, что эта фраза – ошибка, не так ли?… Ты хотела обмануть меня притворными криками боли, ты упрекала богов, но ты совершила ошибку. Твоя простая фраза осталась во мне, как семя, и оно выросло после этого ужасного сна… Сон говорил мне правду, но я не мог разглядеть, чья рука сжимала сердце, эта рука, заставлявшая меня стонать и дрожать по ночам, эта тончайшая рука, Этис…
На мгновение его голос дрогнул. Он помолчал. Потом снова потупил глаза и спокойно сказал:
– Все остальное просто: ты говорила, что почитаешь Священные мистерии, как и твой сын и как Анфис, Эвний и Менехм… как и моя рабыня, пытавшаяся убить меня сегодня ночью… Но эти Священные мистерии – не Элевсинские, ведь так? – Он быстро поднял руку, словно боялся ответа. – О, мне это безразлично, клянусь тебе! Я не хочу вмешиваться в твои религиозные верования… Я уже говорил, что пришел узнать только одну вещь, а потом я уйду…
Он пристально посмотрел в лицо женщины и мягко, почти с нежностью, добавил:
– Скажи, Этис, ибо душа моя разрывается от этого сомнения… Если верно, что, как я думаю, ты одна из них,скажи мне… Ты ведь только смотрела,или, быть может?… – Он снова быстро взмахнул рукой, как бы показывая, что отвечать еще не нужно, несмотря на то, что она не шевельнулась, не дрогнули ее губы, не мигнули глаза, не было ни малейшего признака того, что она собирается заговорить. Просящим голосом он добавил: – Богами молю, Этис, ответь мне, что ты не причинила вреда своему собственному сыну… Если нужно, солги мне, пожалуйста. Скажи: «Нет, Гераклес, я не принимала в этом участия». Только это. Словами несложно лгать. Мне нужна еще одна твоя фраза, чтобы залечить рану, нанесенную первой. Клянусь Зевсом, мне все равно, в которой из них кроется Истина. Ответь мне, что не участвовала в этом, и даю тебе слово, что выйду через эту дверь и никогда больше не побеспокою тебя…
Последовало короткое молчание.
– Я не участвовала, Гераклес, клянусь тебе… – взмолилась тронутая Этис. – Я была бы не в состоянии причинить боль собственному сыну.
Гераклес собирался ответить, но ему показалось странным, что ясно сложенные в его сознании слова не срываются с губ. Он заморгал, смущенный и удивленный этой неожиданной… [126]
– Мне нужна еще одна твоя фраза, чтобы залечить рану, нанесенную первой. Клянусь Зевсом, мне все равно, в которой из них кроется Истина. Ответь мне, что не участвовала в этом, и даю тебе слово, что выйду через эту дверь и никогда больше не побеспокою тебя…
126
Прости, Гераклес, друг мой. Чем я могу помочь тебе? Тебе была нужна фраза, и я как всемогущий переводчик мог тебе ее дать… Но я не должен этого делать! Текст священен, Гераклес. Мой труд священен. Ты просишь меня, умоляешь продолжать ложь… «Словами несложно лгать», – говоришь ты. Ты прав, но я не в силах помочь тебе… Я не писатель, а переводчик… Мой долг признаться терпеливому читателю, что ответ Этис – моя выдумка,и я прошу прощения за нее. Я отступлю на несколько строчек назад и теперь на самом деле напишу настоящий ответ героини. Прости меня, Гераклес. Прости меня, читатель.
Последовало
– Я первая вонзила в его грудь ногти, – невыразительно произнесла Этис.
Гераклес собирался ответить, но ему показалось странным, что ясно сложенные в его сознании слова не срываются с губ. Он заморгал, смущенный и удивленный этой неожиданной немотой. До него донесся ее слабый и жуткий, как болезненное воспоминание, голос:
– Мне безразлично, что ты не можешь этого понять. Что ты вообще можешь понять, Гераклес Понтор? С рождения ты повиновался законам. Что ты знаешь о свободе, об инстинкте, о… гневе? Как ты сказал? «Тебе пришлось вынести долгое одиночество»? Что ты знаешь о моем одиночестве?… Для тебя «одиночество» – всего лишь слово. Для меня оно стало болью в груди, потерей сна и отдыха… Что ты вообще знаешь?
«У нее нет права ко всему прочему оскорблять меня», – подумал Гераклес.
– Мы с тобой любили друг друга, – продолжала Этис, – но по приказу или, если хочешь, по совету отца ты унизился и женился на Хагесикоре. Она была более… как бы сказать? Подходящей? Происходила из знатной семьи аристократов. И если такова была воля твоего отца, разве мог ты не подчиниться? Это противоречило бы добродетели и законам… Законы, Добродетель… Вот как зовутся головы пса, охраняющего Афины, это царство мертвых: Закон, Добродетель, Разум, Правосудие!.. И ты удивляешься, что некоторые из нас не хотят и дальше гнить в этой прекрасной могиле?… – Ее темный взгляд, казалось, затерялся в какой-то точке комнаты, но она продолжала: – Мой супруг, друг твоей юности, хотел изменить нашу абсурдную жизнь с помощью политики. Он считал, что спартанцы по крайней мере не лицемерны: они воевали и не боялись это признать, они даже этим гордились. Он и в самом деле сотрудничал с тиранией Тридцати, но не это было его большой ошибкой. Его ошибкой было довериться другим больше, чем себе самому… вплоть до того, что большинство этих «других» осудило его на Собрании на смерть… – Она плотно сжала губы. – Хотя, возможно, он совершил и другую, еще более грубую ошибку: он думал, что все это, это царство разумных покойников, думающих и рассуждающих трупов, можно преобразить простыми политическими изменениями! – Ее смех глухо зазвучал в пустоте. – В это же верит и наивный Платон!.. Но многие из нас поняли, что ничего нельзя изменить, не изменившись сперва самому!.. Да, Гераклес Понтор: я горжусь своим вероисповеданием! Для таких умов, как твой, религия, поклоняющаяся самым древним богам посредством ритуального расчленения верующих, абсурдна, я знаю и не буду убеждать тебя в ином… Но есть ли вообще неабсурдная религия?… Сократ, великий рационалист, отвергал все религии, и поэтому вы осудили его!.. Однако настанут времена, когда пожирание того, кого ты любишь, будет считаться проявлением благочестия!.. И что!.. Ни ты, ни я этого не увидим, но наши жрецы уверяют, что в будущем будут основаны религии, поклоняющиеся подвергнутым пытке, изувеченным богам!.. Кто знает?… Может быть, даже самое священное поклонение заключается в пожираниибогов!.. [127]
127
Ошибочность пророчества Этис очевидна: к счастью, религиозные верования пошли другими путями.
Гераклес подумал, что это ее новое состояние было ему на руку: ее прежняя бесстрастность, видимое безразличие давили на его дух, как расплавленный свинец; но эта пробудившаяся ярость позволила ему посмотреть на все со стороны. Он спокойно произнес:
– Ты хочешь сказать, Этис, что пожирать богов будут точно так же,как ты пожрала сердце своего сына, да? Ты это хотела сказать, Этис?…
Она не ответила.
Внезапно совершенно неожиданно Разгадыватель почувствовал резкий прилив рвоты ко рту. И так же внезапно, всего мгновение спустя, он понял, что это были лишь слова. Он изверг их, как рвоту, на минуту теряя самообладание:
– Все это, все, что ты мне сказала, заставило тебя рыться в его сердце в то время, как он в муках смотрел на тебя? Что чувствовала ты, калечасвоего сына, Этис?…
– Наслаждение, – ответила она.
По какой-то причине от этого простого ответа Гераклеса Понтора не покоробило. «Она признала это, – подумал он с облегчением. – Да, хорошо… Она смогла это признать!» Он даже позволил себе снова успокоиться, хотя нарастающее волнение заставило его встать с ложа. Этис тоже поднялась, но осторожно, как бы показывая ему, что встреча закончена. В комнате теперь находились – Гераклес не мог сказать, когда они вошли, – Элея и несколько рабов. Все это напоминало семейный совет. Элея подошла к матери и нежно обняла ее, будто желая показать, что поддерживала ее до самого конца. Все еще обращаясь к Гераклесу, Этис произнесла: