Африка: Сборник
Шрифт:
Моха-безумец, услышавший голос своей земли, становится воистину Мохой-мудрецом, одним из тех самых святых, которым издревле на этой земле поклонялись, молились, прося защитить, научить, принести избавление. И он — вещун, говорящий правду, не ведающий страха, не знающий условностей — ведь безумцам дозволено все, — совершает, таким образом, свой подвиг, разнося эту правду по всей земле.
Возможно, писатель намеренно воспользовался такого рода персонажем (что взять с безумца!), несомненно одно: традиционный образ Джохи, очистившись от „бытовизма“, присущего сказочному персонажу, обрел окончательно черты провидца, своего рода мессии, чье послание людям, не зная границ, идет по земле, звучит в глубине пространства, уходя в бесконечность времени, ибо оно — глас народа.
Моха, как считал он сам, был прежде всего сыном Айши (так в Марокко зовут в простонародье женщин) и революции, знал, что
Главное — уметь услышать стон земли и отомстить за себя.
Поэзия, которая буквально пронизывала прозу Бенджеллуна, снова откристаллизовалась в единый цикл стихов, в которых на волнах памяти лирического героя всплывают образы родной земли, людей и стран. В книге, названной „Невольно вспоминая“, Родина являет свой лик, излучающий „сущностный свет“, предстает источником живой воды. И, как всегда у Бенджеллуна, родная земля — в облике женщины со сдержанной нежностью в черных глазах и светлой слезой на ресницах, с измученным телом…
Образы покрытого морщинами лица Земли, растрескавшейся от жажды, кровоточащей почвы, изборожденной руслами пересохших рек, развертываются в метафору страны, застывшей в горе. Кажется, что иначе и не расскажешь о людях без земли, о детях без улыбки, о народе с искалеченной судьбой. Поэт может сосредоточиться и на реалистическом портрете, пристально всмотреться в черты сидящей на каменной скамье у края дороги старой женщины, перебирающей четки. Заметить на ее подбородке вытатуированную рыбку — символ счастья, на лбу — следы нелегко прожитого века…
О нежной сыновней любви к женщинам своей страны, о сострадании к их тяжкой участи поэт писал и говорил не раз. И всякий раз он находит новые слова, новые краски, чтобы полнее выразить свои чувства. В книге стихов „Невольно вспоминая“ — зарисовки из крестьянской жизни, портреты тех, кто не скрывает чадрой лица, работает от зари до зари, не ведая отдыха, не зная ласки и заботы о себе; о вечно бесправных, вечно униженных… И словно слышит Поэт их упрятанный куда-то вглубь души голос.
В моей стране мужчина любит женщину без ласки, У женщины замазан глиной рот. Ее удел — рожать. И каждый появившийся на свет ребенок — Как слово, не произнесенное в ночи, Как крик ее любви, Как ласка, вырванная вечностью зари, Как благодать истерзанному лону, Как зеркало реки, Сверкнувшей на пустынном горизонте…Если реальность быта, входящая в ткань стиха Бенджеллуна как типическое обобщение, конкретизирует, заземляет поэтическое начало, то поэтическая проза во второй части цикла „Невольно вспоминая“, органически перерастает в притчу, легенду, становится символической картиной жизни. Поэтический рассказ о „плачущем“, кровоточащем Дереве, стоящем в центре города, среди сумятицы людей и машин, какофонии сигналов, сирен, тормозов, лязга металла, шума толпы и ждущем своей смерти, становится для Бенджеллуна не просто способом поведать о свершившемся чуде. Таких чудес — сопротивляющейся убийству Природы — народная молва знает немало. И в книгах магрибинцев часто „плачут деревья“, посаженные в современных городах, кровоточа среди сумятицы людей и машин, какофонии сигналов, сирен, тормозов, лязга металла и шума толпы… Дело не в „чуде“. Главное для поэта в том, что люди спасли свое Дерево. А значит, и не дали убить свою Жизнь, знаком которой оно издревле было.
Когда гибель дерева ощущается как собственная смерть, понятно, почему приносимые на волнах памяти образы запечатлеваются в книге Бенджеллуна словами, словно написанными кровью сердца.
Поэт умеет трепетно и нежно удерживать в памяти и сохранять в строках,
Вслед за поэтическим циклом „Невольно вспоминая“ выходит повествование „Молитва об отсутствующем“ (1981), написанное Бенджеллуном в подражание средневековому жанру „хождений“, хотя мотив путешествия приобретает здесь не только сюжетообразующий, но и символический смысл. В „Молитве об отсутствующем“ хождение героев по большим городам и малым селениям страны становится поиском своего истинного предназначения, „предстоянием“ перед истинным своим рождением.
Метаморфоза освобождения от старого тела, сброшенного, как ветошь, как слинявшая кожа рядом со змеиным гнездом у ручья, превращение жалкого преподавателя философии в младенца, пережидающего ночь на пороге Новой жизни, происходит в зачине повествования, названном Бенджеллуном „Страсть к забвению“. Потребность забыть, избавиться от узости, тесноты, ложности настоящего существования, страстное желание свободы, идущий откуда-то из недр души властный призыв воспрянуть, познать тайну радости, отнятой у человека, и становятся источником его движения, энергией обретения Голоса, зазвучавшего в „Молитве“, дабы прорвать тишину смирения с мизерностью бытия, уничтожавшего надежду, разбивавшего идеалы. Ведь именно так можно унизить целый народ, заставить его привыкнуть к покорности и молчанию.
И вот где-то на краю кладбища — символа похороненного прошлого, у родника с прозрачной водой — символа зарождения жизни, у подножия оливы — символа вечного возрождения всего живого, избавленный от великой печали, взорам трех нищих предстает закутанный в белое покрывало — символ непорочности и чистоты, новорожденный с лицом, излучающим ослепительный свет — символ надежды и веры…
Одна из нищих по имени Ямна, сама возрожденная из праха, из грязи, из нищеты, в которой когда-то уже, в прежней своей жизни, и погибла, оберегает теперь как Мать хрупкое тельце ребенка… И начинается „восхождение“ Человека: поначалу вглубь жизни, а точнее в преджизнье, а потом по раскрученной спирали повествования и вглубь страны, дабы вписать в белую книгу памяти Новорожденного те страницы истории, которые окончательно пробудят пока еще спящее его сознание… На серебристо-белой лошади (в литературе Магриба — символ воли) в сопровождении двух своих друзей Ямна повезет Новорожденного к пескам юга, где сокрыты сами корни истории. Ямна расскажет ребенку о том, как люди постепенно научились забывать позор колонизации, позор рабства, складывали оружие, устремляя взор к чужим горизонтам, за море, забывая, где их истоки, забывая о славном прошлом, когда они умели сопротивляться врагу. Расскажет о том, как в городах медленно иссякал дух сопротивления чужестранцам, и только еще в горах да среди кочевников пустыни сохранялась память о том, как мог подняться народ на борьбу за отвоевание своей земли, своих прав. Ямна передаст ребенку жившую в народе легенду о героическом шейхе, поднявшем одно южное племя на борьбу с колонизаторами. В этой легенде, полагала Ямна, должен, как в зеркале высшей истины, отразиться образ Человека, понявшего суть своего предназначения. С этой легендой Ямна и связала цель своего путешествия — встретиться с памятью о народном герое. И если такая память жива по сей день, значит, не умер в народе и дух борьбы, значит, он предохраняет корни народа от иссыхания: „Мы идем с тобой к Истоку и началу нашего Времени. И мы почерпнем в этом истоке, в памяти о святом Человеке… четыре главных добродетели, забытые смертными на этой земле: отвагу, мудрость, скромность, гордость“.
В путешествии (восстановлении Памяти) путники видят и слышат многое. Картины жизни и рассказы встречных сменяют друг друга, и в них, тоже как в зеркале, — все проблемы страны, заботы и боли ее народа. Безработные, простаивающие долгие часы в длинных очередях в бюро по найму рабочей силы; голодные, брошенные на произвол судьбы дети; нищие, больные, бродяги, удачливые дельцы и инвалиды, вернувшиеся из Европы, где работали на черной изнурительной работе, какую получают североафриканские эмигранты… „Во Франции — нищета, — рассказывали они. — Не надо больше обманывать людей“.