Африканский дневник
Шрифт:
Зачастую сидели с Асей у сфинкса; он – зажил во мне, но о нем – что сказать?
Беспредельному нет выраженья: безобразность вечный удел беспредельного; образ безобразий есть безобразие.
Сфинкс – безобразен.
Да, есть целомудрие в геометрической форме, когда покрывает безумие сверх-рассудочных отношений она; такова пирамида; она – сочетание четырех треугольников с пятой фигурой: квадратом.
Но Сфинкс не таков.
Вы представьте себе: вот – великий ученый (психолог), чьи тонкие книги читают тончайшие; вот – он, напившись, бормочет цинизм; какое уродство! Представьте теперь: знаменитый ученый завыл, побежав на карачках перед строгим лакеем, подавшим ему его счет; безобразие здесь на границе с бессмысленной мерзостью; если же, устремив горе очи, перед толпами скромных студентов взвоет психолог, учетверится в неслыханный
Как назовем мы поступок ученого?
Мерзостью, сыском, безумием или… гениальным умением угадывать тайны души? Мы почувствуем, что войною должны мы ответить на этот поступок: в нем чувствуется террористический акт над душой обывателя.
Вот такой акт совершает Египет, бросая в лицо безобразие старого Сфинкса: сплошным безобразием веет безобразность образа; старая эта глава – окаянна: сугубое, учетверенное безобразие в ней, возведенное в энную степень; она – за пределами человеческих мерок уродств и красот. Безобразие это, быть может, порыв красоты Херувимов; ужасно: безмерность проснулась человекоподобным лицом; воображение духов связало все то сквозь «Я» человека; взглянув в лицо Сфинкса, мы чувствуем: сорвано дно человеческой личности; мы же на собственном дне, как на утлом челне уплываем в бездонность: наш путь начался «до» того, как мы стали людьми, продолжается в то, что уже несет наше, людское; мы чувствуем: весь размах мира, в котором живем, – только малая лодочка; ужасы прошлых форм жизни чудовищно встали: ихтиозавр, динозавр, бронтозавр проторчали из прошлого:
– «Да: это мы!»
Проторчали над ними такие постыдные формы: что если бы их увидеть воочию, то – падешь бездыханным: и это мы носим в себе; в подсознании нашем:
– «Да, да: это – мы!»
И красоты несбывшихся грез (то, куда мы идем) промелькнули бы: разгон иерархической жизни архангелов, ангелов, – все пронеслось бы перед нами; и это мы носим в себе:
– «И – да, да: это – мы!»
Но все это (грядущее, прошлое) есть содержание нашего «Я», его «дна», нам невидного: Сфинксовым взором срывается дно нашей личности; «дно» безобразием, роем красот – по волнам роковой бездны мчится:
– «Куда?»
И, взглянувши на Сфинкса, мы чувствуем головокружение; нам кажется: взгляды уносят.
– «Куда?»
Красота, безобразие, – все это рухнуло: все это – «образы». Сфинкс же безобразен.
Тридцатью лишь веками мы, люди теперешних дней, отделяемся от великой культуры Микен; только сорок столетий прошло от событий древнейшей ханаанской культуры, в которой уже отразился Египет (своим скарабеем); семь столетий назад и – перед нами уже пирамидальный период; за 3750 лет до рожденья Христа возвышался дворец Нарам-Сина с прекраснейшей библиотекой; Вавилон разблистался культурой своей: но дворец Нарам-Сина построен Саргоном на древних развалинах, принадлежащих остаткам таинственной сумерийской культуры, начало которой за восемьдесят веков от рожденья Христа [202] . Но взгляд безобразного Сфинкса уже подсмотрел ту культуру; уже шестьдесят почти длинных веков он глядит на восток [203] ; а исшел, воплотился он, верно, из более ранней эпохи.
202
Hilprecht. Die Ausgr. Im Balt-tempel zu Nippur, 1903.
203
Ему приблизительно 5600 лет.
По летоисчислениям рабби Гилеля мир был сотворен лишь в эпоху Саргона [204] ; и Сфинкс – с сотворения гилелева мира стоит в этом месте; но он изошел из Египта
204
См.: профессор Вальтер. История земли и жизни.
205
За 4300 лет до Р. Х.
206
История земли и жизни (русск. пер.)
Какова же линия жизни земли?
Эта линия – в Сфинксе, сквозь Сфинкса, взирала на нас.
В безмерном разбит символизм геометрии; и лицо прорвало треугольник Хеопса; и стало оно человеческим: приподнялась пирамида от почвы; и стала она вовсе маленькой; это глава львинолапого Сфинкса; само прародимое время нагнало позднейшее время; и – ухнуло ужасом:
– «Ты – убежал».
– «За тобою я гнался»!
– «Ты был при Рамзесе: и я тебя мучил».
– «Ты был при Саргоне».
– «И ранее: был ты за 300 столетий до этого времени».
– «Скверной поступков твоих из тебя изошли: папуас, обезьяна; тупой носорог – твои помыслы некогда».
– «Гадкая слизь, покрывавшая дно океанов – деянья твои».
– «Я – с тобою был тогда».
– «Все я видел…»
– «И вот: твоим прошлым стою перед тобою».
– «Ты – «Я».
– «Мы – одно…»
– «Это знаешь ты».
– «Что, что я знаю?»
Молчание!
Есть два Египта: Египет мистерий; и знаю я: тени жрецов поднимаются ныне к вершинам немых пирамид.
Есть Египет другой: эфиопское что-то глядится в египетских древностях; песьи печати к остаткам Египта приложены; их приложил эфиоп: эфиоп приготовлен в Египте; глубь Африки есть декаданс; дикари – простота, получившаяся от переутончения жизни: мы знаем, что гении порождают чудачества, а чудачество вырождается в идиотство: дикарь есть кретин утонченной, погибшей культуры; центральную Африку населяют кретины, но предки их гении, мудрецы и ученые: тот знаменитый ученый, который себе разрешил бы завыть на студентов для нужного опыта, мог бы, наверное, быть чудаком; при повторении опытов, мог бы он стать сумасшедшим; и, сев на карачки, с пронзительным воем последовать в страны «ньям-ньям», учреждая культуру дикарства 20 века.
Сплошной кретинизм проплывавших культур нас встречает в Египте: феллахи кретины; другие кретины – уарумы, которых встречаем у Стэнли: кретины культуры Египта, предел утончения ее.
И таким кретинизмом глядел старый Сфинкс; в нем есть что-то от негра; курносая и безносая голова смотрит дико и злобно громадною впадиной глаза; такой дикий взгляд на последнем портрете безумного Ницше, сказавшего о последней культуре 20 века; к нему, как ко мне, приходил старый Сфинкс, и сказал:
– «Это – я: прародимое время!»
И Ницше не выдержал: расхохотался, хотел, может быть, убежать в леса Африки (там бы он стал проповедником диких уарумов); попал же в лечебницу.
Сфинкс-эфиоп объяснил мне меня самого, объясняя мне Ницше; быть может, мое увлечение Африкой – сфинксово дело; «кретин» мне грозит, если я не сумею… стать ангелом.
Сфинкс продичал эфиопом; бессмысленны жесты лица; предлагает бессмысленно тайны, загадки; посмотришь: и взоры темнеют, и небо в овчинку, и разум разорван, и все отвалилось от ног; не бегите: постойте, сквозь вопль одичалой души вы услышите вздох пресыщения; есть пресыщение в старой главе…