Агафон с большой Волги
Шрифт:
– Кукарекуем, Роман Николаевич. – Соколов объяснил причину поломки, взглянув на Мартьяна, добавил: – А тут еще у меня изобретатель нашелся. Снял иглы…
– Почему же нож не поставили? – прервал его Спиглазов.
– Нож ставили, все равно полотно забивается. Агрегат не приспособлен к такой соломе, – ответил Мартьян.
– Ты уж, изобретатель, помалкивай. Я сам объясню, – сказал Соколов.
– Если мы еще план уборки сорвем, гроб нам всем.
Спиглазов мрачно насупился. Взглянув на Соколова, прибавил со вздохом:
– Мне с тобой поговорить
Спиглазов взял Соколова под руку и повел по заросшей ковылем меже. Мартьян, собрав в сумку инструменты, направился к комбайну.
– В «Известиях», говоришь? – ошеломленно спрашивал Соколов. – И опять Чертыковцев?
– Подписал полностью, – растерянно жуя в губах папиросу, ответил Спиглазов. – Статья чуть ли не на половину полосы. Все руководство рубанул под корень. Дирекцию, партийную организацию.
– Что же Молодцов? – спросил Михаил Лукьянович.
– Он как прочитал и сразу в постель – приступ!
– Наповал, значит?
– Прочитаешь – почувствуешь, что это такое. Позор на весь Советский Союз. По сравнению с этим пасквилем заметка «Арбузная трасса» – детский лепет…
– Почему же ты газету не захватил?
– Второпях на столе забыл. Недаром, значит, недавно какой-то газетчик наведывался, меня обхаживал. У Яна Альфредовича полдня сидел.
– Наверное, нужно срочно партбюро собрать, – сказал Соколов.
– Само собой. Говорил тебе тогда, нечего с ним миндальничать. Надо было дать по зубам так, чтобы на всю жизнь запомнил, склочник.
– Что ж теперь говорить! Надо сначала самому прочесть, – задумчиво проговорил Соколов.
– Вагалянская прислала телеграмму. Министерство протестует. Опровержение будет писать.
– Что написано пером… – Соколов не договорил и глубоко вздохнул.
У него еще первая заметка до сих пор в печенках сидела.
Ходили по меже часа два, советовались, решали, но так ничего пока и не решили. Небо заволокли тучи. Погода явно портилась.
– Что с комбайном думаешь делать? – спросил Спиглазов.
– Голубенков с Сушкиным меняют, наверное, шатун. Поставим новый нож. А то приходится вручную стриженую солому вычищать.
– Поспешить нужно!
– Как будто я сам не знаю, – обиженно ответил Соколов.
Спиглазов попрощался и уехал. Михаил Лукьянович вернулся на стан и неожиданно встретил там Глафиру.
– Ты почему здесь? – удивленно спросил деверь.
– Стою. Пшеница такая, что машина захлебывается. А тут еще Николая в военкомат вызвали. Уехал и не вернулся.
– Значится, в армию? – Соколов присел на ступеньку вагончика и торопливо закурил.
– Раз вызвали, наверное, призовут, – ответила Глаша.
– Наверное! – подтвердил Михаил Лукьянович. Он внимательно пригляделся к ее миловидному опечаленному лицу, заметив аккуратно выглаженную коричневую юбку, чистенькую тенниску салатового цвета, подумал: «Как на свадьбу вырядилась». Подавив неприязнь, вслух сказал:
– Мы тоже стоим.
– А у вас что случилось? – озабоченно посматривая на деверя, спросила Глаша.
– У меня
– Поломались, что ли?
– Наш Мартьян от воды пьян.
– Неужели напился? – тревожно спросила Глаша.
За последнее время она видела и чувствовала, что творится в душе Мартьяна, жалела его, но, боясь себя, упорно отказывалась от встреч наедине, отлично зная, что такие встречи для нее теперь далеко не безопасны… Посещения Мартьяна участились. Он молча, но упрямо и настойчиво шел к цели, нисколько не щадя ни ее, ни самого себя. А тут еще история с Дашей, после которой внезапно обнаружилось весьма щекотливое последствие… Но как ни странно, Глаша в душе завидовала отчаянной смелости племянницы, откровенно признавшейся, что она ждет ребенка. Удивительно противоречивое чувство возникло у Глафиры. Она всю ночь в субботу после бани размышляла о своем одиночестве, додумалась один бог знает до каких сокровенных мыслей и увидела сон, что эта история случилась не с Дашей, а с ней самой… Нелепый сон нисколько не огорчил, а даже как бы обрадовал. Но самым удивительным было то, что отцом ребенка «во сне» оказался не кто другой, а именно он, Мартьян. Правда, для нее лично это не было каким-либо особым открытием, но все же почему-то стыдновато было и неловко стоять под пристальным, словно изучающим, взглядом деверя.
– Лиха беда, если бы выпил, – продолжал Соколов.
– Что же он натворил?
– Он решил, что умнее всех конструкторов. Иглы выкинул, битер удлинил и машину гробанул. Вот стоим и загораем в хорошую погоду, слякоти дожидаемся. Вот и тучки начинают заходить. По ночам, наверное, изобретал, до вторых петухов где-то пропадает.
Глаша вспыхнула и, глубоко вздохнув, отвернулась. Темная туча вполнеба надвигалась с гор, заслоняя полуденное солнце. Дробно и гулко ударил отдаленный гром.
– Ты-то чего вздыхаешь? – поднявшись с крыльца, спросил Соколов.
– Запела бы, да не поется… – Глаша подошла к столу и стала перебирать в руках запасные от полотна ножи.
– Подголоска твоего, конечно, забреют в солдаты как пить дать. Вы с Колькой хорошо бы потянули.
– Зато вы с Мартьяном не очень-то, видно, спелись. Вот на каких ножах живете. – Глафира со звоном бросила нож на стол.
– Хвастать нечего. Грыземся…
– Хотите, скажу начистоту? – Глафира круто повернулась к деверю. – Только не обижайтесь.
– Постараюсь.
– Вы думаете, Михаил Лукьянович, что с вами легко работать?
– Ты пять лет работала. Тебе лучше знать. – Соколов присел к столу и с волнением начал складывать ножи в ровную стопочку. Сноха вела себя, как ему показалось, несколько необычно. Чувствовалось, что настроение Глафиры чем-то взвинчено. Михаил Лукьянович насторожился.
– Со мной работать одно, а с ним другое.
– Ну, это не новость!
– Может быть… Но вы, Михаил Лукьянович, не понимаете его характера.
– Скажите пожалуйста, какая особенная личность.
– Не личность, а человек, и… умный человек! – плохо владея собой, подчеркнула она.