Агасфер (Вечный Жид) (том 3)
Шрифт:
– Ну и что же, генерал?
– Д'Авренкур остался вежлив и бесстрастен. Он холодно отвечал мне: "Мне неизвестна клевета в ваш адрес, маршал".
– "Не в маршале дело, мой милый д'Авренкур: мы старые солдаты, старые друзья. Быть может, я слишком придирчив в вопросах чести, но мне кажется, что и вы и мои другие друзья стали ко мне относиться менее сердечно, чем прежде. Отрицать это нельзя... я это вижу, знаю и чувствую". Тогда д'Авренкур ответил мне все с той же холодностью: "Я не замечал, чтобы к вам относились не с должным вниманием".
– "Да разве в этом дело!
– сказал я, крепко сжимая его руку, слабо отвечавшую на это дружеское пожатие, -
– А между тем я их так сильно люблю!
– Ваши дочери равнодушны к вам?
– переспросил пораженный солдат.
– Вы их упрекаете в равнодушии?
– Да Господи, не упрекаю нисколько; они меня не могли еще узнать!
– Они не могли вас узнать?
– волнуясь, с обидой начал Дагобер.
– А про кого же им беспрестанно рассказывала их мать? А разве в беседах со мной вы не были для них всегда третьим участником разговора? Кого же мы учили их любить? Кого же, кроме вас?
– Вы их защищаете... и это справедливо... они вас любят больше, чем меня!
– с возрастающей горечью заметил маршал.
Дагобера это так глубоко огорчило, что он только молча взглянул на маршала.
– Ну да!
– с болезненным возбуждением продолжал тот.
– Ну да... это и низко и неблагодарно, но делать нечего! Сколько раз я тайно завидовал сердечному доверию, с каким мои дочери относятся к вам, между тем как со мной, своим отцом, они вечно пугливы. Если на их печальных лицах промелькнет когда-нибудь улыбка, то только когда они видят вас. А для меня - лишь холодность, почтительность и стеснительность... меня это убивает! Если бы я был уверен в их любви, я ничего бы не боялся, я все преодолел бы...
Затем, увидав, что Дагобер бросился к дверям комнаты Розы и Бланш, маршал закричал:
– Куда ты?
– За вашими дочерьми, генерал.
– Зачем?
– Чтобы поставить их здесь перед вами и сказать: "Ваш отец думает, что вы его не любите..." - только это и сказать... тогда вы увидите...
– Дагобер! Я запрещаю вам это!
– Тут дело не в Дагобере... Вы не имеете права быть так несправедливы к бедным малюткам...
И солдат снова направился к дверям.
– Дагобер! Я вам приказываю остаться здесь.
– Послушайте, генерал, - резко заговорил
– Я, конечно, солдат, ваш - подчиненный, ваш слуга наконец, но когда речь идет о защите ваших дочерей, тут нет ни чинов, ни отличий... Все следует выяснить... Я считаю самым лучшим, когда хорошие люди объясняются лицом к лицу... иного способа я не признаю.
Если бы маршал не удержал его за руку, Дагобер был бы уже в комнате сирот.
– Ни с места!
– так повелительно крикнул маршал, что привычка к дисциплине заставила солдата опустить голову и замереть на месте.
– Что вы хотели сделать?
– начал маршал.
– Добиться от моих дочерей признания в чувстве, которого они не испытывают? Зачем? Это не их вина... а моя, конечно...
– Ах, генерал!
– с отчаянием сказал солдат.
– Я теперь даже не чувствую гнева... когда слышу, что вы так говорите о своих дочерях... Мне только страшно больно... сердце разрывается...
Маршал, тронутый волнением Дагобера, продолжал уже гораздо мягче:
– Ну ладно... хорошо... положим, я не прав... но позвольте... ответьте мне... я говорю теперь без горечи... без ревности... Разве мои дочери не доверчивее, не непринужденнее с вами, чем со мной?
– Да, черт возьми, - воскликнул Дагобер, - с Угрюмом они еще непринужденнее, чем со мной, коли на то пошло! Ведь вы им отец... а как ни добр отец, он все-таки внушает почтение... Они со мной держатся свободно? Да, черт возьми, разве они могут быть ко мне почтительны, коли я нянчил их с колыбели, несмотря на мои усы и шесть футов росту... Кроме того... надо сказать правду: вы все это время, еще до смерти вашего отца, были все чем-то опечалены... озабочены... девочки это заметили, и то, что вы принимаете за холодность, - просто тревога за вас! Нет, генерал, вы несправедливы... вы жалуетесь на то, что они вас любят слишком!
– Я жалуюсь на то, от чего страдаю...
– сказал маршал.
– Мне одному известны мои страдания...
– И, верно, они очень сильны, - заметил солдат, заходя дальше, чем хотел, благодаря привязанности к сиротам, - потому что это слишком больно отзывается на тех, кто вас любит!
– Новые упреки?
– Ну да, упреки!..
– воскликнул Дагобер.
– Жаловаться могли бы скорее ваши дети на то, что вы так холодны с ними и так плохо их знаете...
– Довольно!
– сказал маршал, насилу сдерживаясь.
– Уж это слишком!
– Конечно, довольно!
– все с большим волнением говорил Дагобер.
– В самом деле, зачем защищать бедных девочек, которые умеют только любить и быть покорными? К чему защищать их от несчастного ослепления отца?
Маршал не удержался от нетерпеливого и гневного движения и продолжал с принужденным спокойствием:
– Мне приходится постоянно иметь в виду все, что вы для меня сделали... чтобы прощать все, что вы себе позволяете...
– Но отчего вы не хотите, чтобы я привел сюда ваших дочерей?
– Да разве вы не видите, что эта сцена меня убивает?
– воскликнул с раздражением маршал.
– Разве вы не понимаете, что я не хочу, чтобы дети были свидетелями того, что я переживаю! Горе отца имеет свое достоинство, и вы должны были бы понимать его и уважать!
– Уважать? Нет... потешу что причина его - несправедливость...
– Довольно... довольно...
– И мало того, что вы себя мучите, - продолжал Дагобер, - знайте, что вы уморите с горя и ваших детей, слышите?.. Не для того я их вез из Сибири...