Агасфер (Вечный Жид) (том 3)

Сэ Эжен

– Сколько доброты, мадемуазель Адриенна!.. И это после моего бегства!.. Ведь вы должны были считать меня страшно неблагодарной!

– Вот когда вы поправитесь... я вам многое должна буду рассказать... теперь это бы вас утомило. Ну, как вы себя чувствуете?

– Гораздо лучше!.. свежий воздух... а главное, мысль, что вы здесь и, значит, моя бедная сестра не впадет снова в отчаяние... Ведь и мне надо много вам сказать... Я уверена, что вы пожалеете Сефизу, не так ли?

– Рассчитывайте на меня во всем и всегда, дитя мое, - сказала Адриенна, скрывая тягостное замешательство.
–

Вы знаете, я интересуюсь всем, что касается вас... Но скажите мне...
– прибавила она растроганным голосом, прежде чем дойти до такого ужасного решения, вы писали мне, не правда ли?

– О да!

– Увы!
– грустно продолжала Адриенна.
– И, конечно, не получая ответа, вы, должно быть, подумали, что я весьма забывчива и ужасно неблагодарна!

– О! Никогда я вас не обвиняла! Моя бедная сестра подтвердит вам это! Я была вам благодарна до конца!

– Я верю вам... я знаю ваше сердце! Но... как же, наконец, могли вы объяснить мое молчание?

– Я считала, что вы справедливо обижены моим неожиданным бегством...

– Я... обижена!.. Увы! Вашего письма я не получила.

– Но как же вы знаете, что я вам писала?

– Да, мой бедный друг: я знаю даже, что вы писали письмо у моего привратника. К несчастью, он отдал это письмо Флорине, сказав, что письмо от вас.

– Мадемуазель Флорина? Но она была всегда так добра ко мне!

– Флорина меня низко обманывала: продавшись моим врагам, она служила у меня шпионкой!

– Она! Боже! Возможно ли это?

– Да... она!
– с горечью отвечала Адриенна.
– Но ее приходится больше жалеть, чем порицать: она была вынуждена повиноваться страшной необходимости... И ее сознание и раскаяние были так искренни, что я не могла не простить несчастную перед ее смертью!

– Как, она умерла, такая молодая... красивая?

– Несмотря на вину Флорины, ее смерть меня глубоко тронула. Она так оплакивала свою вину. Тут же она призналась, что перехватила ваше письмо ко мне; она сказала, что вы в нем умоляли меня о свидании, которое могло спасти жизнь вашей сестры.

– Это правда... я писала вам именно об этом. Но какая была выгода скрыть от вас это письмо?

– Боялись, что вы вернетесь ко мне... вы, мой ангел-хранитель... вы, так нежно меня любившая... Мои враги боялись вашей преданности, боялись безошибочного инстинкта вашего сердца... Ах! Я никогда не забуду того ужаса, какой вам внушал негодяй, которого я защищала от ваших подозрений!

– Господин Роден?
– с дрожью спросила Горбунья.

– Да...
– отвечала Адриенна.
– Но не будем теперь говорить об этих людях... Воспоминание о них отравит мою радость при виде вашего возвращения к жизни... Ваш голос становится немного тверже, щеки не так бледны. Слава Богу! Я так счастлива, что нашла вас!.. Если бы вы знали, как много я жду от нашего общения! Ведь мы больше не расстанемся, не так ли? Обещайте мне это во имя нашей дружбы.

– Мне... быть вашим другом!
– воскликнула смиренно Горбунья.

– А разве за несколько дней до вашего ухода я не называла вас другом? Что же изменилось? Ничего... решительно

ничего, - прибавила растроганная Адриенна.
– Мне кажется даже, что роковое сходство нашей судьбы сделало для меня вашу дружбу еще более дорогой... ведь она принадлежит мне... да? Не отказывайте мне... я так нуждаюсь в друге!

– Вы... вы нуждаетесь в дружбе такого несчастного существа, как я?

– Да, - отвечала Адриенна, глядя на Горбунью с глубокой скорбью.
– Я скажу больше... вы являетесь единственным существом, которому... я могу доверить... свои невзгоды... очень горькие...

И щеки Адриенны ярко вспыхнули.

– Чем я заслужила такое доверие?
– спросила Горбунья с удивлением.

– Чуткостью вашего сердца, твердостью характера, а главное, - с легким колебанием сказала мадемуазель де Кардовилль, - вы, как женщина... лучше меня поймете и, я уверена, больше всех меня пожалеете...

– Жалеть вас, мадемуазель Адриенна!
– с возрастающим удивлением говорила Горбунья.
– Я, такая несчастная и ничтожная, могу пожалеть вас, знатную даму, которой все завидуют?

– Скажите, мой бедный друг, - промолвила Адриенна после нескольких минут молчания.
– Не правда ли, самое тяжкое горе - это то, которое приходится скрывать от всех из боязни насмешек и презрения?.. Как решиться просить участия к страданиям, в которых самой себе признаться не смеешь, потому что краснеешь за них?

Горбунья не верила своим ушам. Значит, ее благодетельница, так же как и она, страдала от несчастной любви; иначе бы она так не говорила. Но швея не могла поверить в такое предположение и, приписывая горе Адриенны чему-нибудь иному, грустно заметила, думая о своей несчастной любви к Агриколю:

– О да!.. Горе, которого приходится стыдиться, - это ужасно... более чем ужасно!

– Поэтому какое счастье встретить благородное сердце, которому не только можно все доверить, но и знать, что это сердце, испытанное горем и страданиями, даст совет, принесет поддержку и сочувствие!.. Скажите, дитя мое, - прибавила Адриенна, внимательно глядя на Горбунью, - если бы у вас было горе, заставлявшее вас краснеть, разве вы не были бы счастливы, найдя себе сестру по страданиям, которой вы могли бы излить свое горе и облегчить его наполовину, поделившись им с человеком, достойным полного доверия?

Горбунья взглянула на свою собеседницу со смутным чувством тоски и опасения.

Последние слова молодой девушки показались ей знаменательными.

"Несомненно, она знает мою тайну, - думала Горбунья.
– Мой дневник был у нее в руках. Она знает о моей любви к Агриколю или подозревает о ней. Все, что она до сих пор говорила, все это сказано для того, чтобы вызвать меня на откровенность и убедиться в истинности своих предположений".

Эти мысли не возбудили в душе Горбуньи горького или неблагодарного чувства против ее благодетельницы, но сердце несчастной было так болезненно чувствительно, так пугливо и недоверчиво во всем, что касалось ее роковой страсти, что, несмотря на свою глубокую и нежную преданность Адриенне, она жестоко страдала от мысли, что та знает ее тайну.