Агент ливийского полковника
Шрифт:
Руби Уоллес в деталях припомнила, как вместе с художником она корпела над словесным портретом ар-Рахмана. И надо сказать, у них получилось здорово. Сходство идеальное. Руби не могла предположить, что обладает уникальной способностью восстановить мельчайшие детали человека, которого она видела, можно сказать, мельком. Хотя нет. В ресторане, когда ар-Рахман пялился на Мари, она прожгла его своим сенсорным взглядом, заряженным изрядной порцией ревности: он уйдет с ее подругой, а Руби останется одна.
Сначала она ответила на несколько коротких вопросов художника: лицо овальное, правильной формы, глаза темные выразительные, подбородок мужественный, уши прижаты к голове; широкая залысина – скорее достоинство этого
Художник, уточняя детали, продолжил работу. Сам он не курил, но Руби разрешил выкурить сигарету, спросив: «Сделаем перерыв?» – «Если вы устали». – «Тогда продолжим». В общей сложности работа художника заняла чуть больше часа, и Мастер (Руби потом отметит это вслух) показал ей свою работу. Руби открыла рот. Подавила в себе желание обернуться и посмотреть, не стоит ли ар-Рахман у нее за спиной. У нее сложилось стойкое ощущение, что художник писал с натуры или рисовал, она не знала, как правильно. Сходство оригинала с рисунком поразительное. Именно этого человека она видела в ресторане. И – вдруг вспомнила одну существенную деталь, о которой не решилась сказать художнику или тому же Натану Паттерсону – время ушло. Дело в том, что она, оставив ресторан и проходя мимо, заглянула в окно как раз в тот момент, когда Рахман, улыбаясь Мари, подсаживался к ней. И здесь она сделала существенную поправку: Рахман не понаслышке знал о светской жизни. Его манеры, его выражение лица несли несмываемый отпечаток, с которым даму ангажируют, а не снимают.
Руби, насколько она помнила, за всю жизнь не сделала ни одного комплимента мужчине. А вот перед художником, адрес которого запоминался легко (Воксхолл-кросс, 85), не устояла:
– Мастер, вы тоже вчера ужинали в ресторане?
Благодаря ее зрительной памяти и способности к репродукции как таковой, благодаря мастерству художника миллионы британцев увидят лицо ливийского террориста.
Вот оно. На экране телевизора.
Руби поперхнулась дымом своего любимого и ужасно дорогого «Ротманса» в широкой синей пачке. Она не могла унять кашель. И спас ее от приступа приличный глоток виски. Утерев брызнувшие из глаз слезы, она, ничего не понимая, уставилась на экран телевизора. Фоторобот, словесный портрет, продукция идентификации личности, хоть как назови, – но по телевизору показали совсем другого человека. Не того, которого в мельчайших деталях изобразил Мастер.
Руби кинулась к столу, вытряхнула на него содержимое сумочки: ключи, капли от насморка, авторучка,
– Ну давай бери трубку, Пат!
Один длинный гудок, другой, пятый, десятый... Руби положила трубку телефона. Выждала полминуты, представляя Паттерсона, с которого студийные работники снимают гарнитуру, провожают из студии. Звонок он, конечно, отключил, а вот режим «вибро» – вряд ли. Достанет он его или нет? А может, оставил телефон в машине?
Руби протянула руку к телефону – и вздрогнула от резкого звонка этого проводного монстра, который записывал все разговоры и начинал сначала, когда кассета переполнялась. Это Натан Паттерсон перезванивает ей. И она не ошиблась, сняв трубку и услышав его голос:
– Да, Руби? Что-то случилось? У меня на трубке сорванный вызов с вашего домашнего телефона.
– Конечно, случилось!
– Что именно?
– Вы ошиблись! Показали портрет другого человека.
– Ах, вы об этом... Не беспокойтесь ни о чем, Руби. К вам за разъяснениями я послал своего сотрудника. Его зовут Ахмед Джемаль. Ждите его с минуты на минуту. И – всего доброго! Спокойной ночи!
– Спокойной... – ответила чуть слышно Руби.
Она положила трубку. И в очередной раз задрожала, пережив дежавю. Сегодня после полудня в таком же ключе с ней пытался связаться управляющий: звонил по телефону, стоя за дверью. Это или он сейчас стоит на пороге, или сотрудник МИ-6. Скорее бы все прояснилось!
Она повернула головку замка и открыла дверь. Спина у Руби похолодела. На пороге стоял импозантный мужчина – в той же одежде, что и вчера в ресторане, но во взгляде – ни намека на ангажемент. Его взгляд стал острым и пронзительным.
Он резко шагнул вперед и толкнул Руби рукой в грудь. Она стукнулась спиной о стену и застыла, не смея пошевелиться. К месту ее пригвоздил и голос непрошеного гостя:
– Мне жаль, что тебя не было рядом с Мари. Искренне жаль, поверь мне, – добавил Ахмед, закрывая за собой дверь. – Иначе мне не пришлось бы делать этого.
– Что вы хотите сделать? – выдавила из себя Руби.
– Убить тебя.
Она собрала остатки сил в кулак и рванула в комнату. Ахмед Джемаль неторопливо последовал за ней.
В голове Руби всплыли обрывки инструкции, которую она где-то слышала. Если на вас напали у вас дома, вам нужно выбить стекло, привлекая внимание прохожих на улице и соседей. Она схватила утюг с гладильной доски и, размахнувшись, бросила его, целясь в самый центр шторы и точно в перекрестье рамы. Но ни звона, ни даже глухого стука не вышло. Утюг зацепился вилкой за складную ножку доски, и Руби, выпустив его, махнула в сторону окна пустой рукой.
Она забилась в угол, зацепив ногой антенный провод, и рядом с работающим с помехами телевизором виделась ожившим персонажем из фильма ужасов.
Террорист сказал, что убьет ее, но пока он не торопится. Что его заинтересовало в анахроническом телефонном аппарате? Ах, вот что: он освободил его от крошечной кассеты, записывающей содержание разговоров. Хладнокровный, как хищная рыба, он внушал Руби беспредельный страх.
Набатом в ее голове прозвучали штампованные фразы Натана Паттерсона, дававшего характеристику на ливийского террориста: «Ясный день скрывает лучше, чем темная ночь. Все раскрыть – значит все утаить». У него все наоборот. Его цель – серия терактов в крупных городах Великобритании. Ни он, ни его хозяин не подсчитывают жертвы терактов – это цветочки, они собирают плоды: реакцию, страх, панику.