Агент
Шрифт:
В закутке «Мурмана», исполнявшего функцию камбуза, нашлись пять банок тушёнки, полведра сморщенной картошки и три буханки чёрного хлеба, твёрдые и тяжёлые, как кирпичи.
— Варим густой суп, — решил Авинов. — Или жидкое жаркое…
— Лишь бы побольше! — плотоядно сказал Гиря.
Костёр, разведённый Исаевым, сразу прибавил темени, бросая оранжевые отсветы на борт канонерки, на стволы сосен, на лица людей, сгрудившихся у огня.
— Что будем делать? — осторожно спросил Даниил.
Кирилл подумал.
— Здесь мы
— Где ж их искать? — проворчал Елизар Кузьмич. — По лесам аукать?
— Вот и я о том же. Думаю, надо нам в Архангельск плыть.
— Идти, — поправил его Талала. — Моряки ходют, а не плавают.
— Ну идти, — согласился Авинов. — Только флаг надо вывесить царский, трёхцветный…
— Правильно! — поддержал его Димитрий. — Чтоб тутошние нас за своих принимали!
— …Отсюда до Архангельска путь короче, чем до Котласа, да ещё по течению, — продолжил Кирилл. — А там… Не знаю. Попробуем как-нибудь, поездом до Вологды. Всё одно короче выходит!
— И быстрее, — кивнул Четвёркин.
— И быстрее.
— Лишь бы дойти! — вздохнул фон Лампе.
— Дойдём… — проворчал Исаев. — Сделаем крюк!
Талала встал и помешал варево черпаком.
— Готово, кажетша, — проговорил он. — Картошка мягкая.
— Раздавай!
Матрос с сочным плюханьем вывалил порцию «супа-жаркого» в миску Авинову. Разваренная картошка… Волоконца мяса, целые кусочки даже… Жирная, пахучая подливка… Пища богов!
— «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка!..» — с чувством пропел Алекс бойскаутский напев. [160]
160
«Картошка»— популярная скаутская песня, была сочинена В. Поповым, редактором журнала «Вокруг света», одним из лидеров московских скаутов, ещё в середине 1910-х годов.
Дружно застучали ложки, зазвякали миски. После добавки Кирилл осоловел.
— Вы как хотите, товарищи, — раззевался он, — а лично я — спать! Кто первым дежурить пойдёт? Есть желающие?
— Я подежурю, — сказал Кузьмич.
— Лады. К полуночи меня разбудишь…
…Утро настало холодное, сырое. Туман так плотно заткал лес, что деревья проступали неверными серыми тенями. Авинов вышел на мокрую палубу и задумчиво почесал в затылке. Вроде и не будил его никто… Или он запамятовал, как отстоял… ну ладно, отсидел полночи в дозоре?
Спустившись на берег, Кирилл увидал Исаева, ловко чистившего здоровенную щуку.
— На завтрак —
— А то! — хмыкнул чалдон. — Мелочь речную я уже выварил, ейный черёд пришёл.
Бросив в котёл пару луковиц и каких-то травок, Кузьмич переложил туда щуку, разделанную натрое.
— Вона, я чайку заварил, — кивнул он на огромный медный чайник. — Там лист смородиновый, земляничный… С утра дюже пользительно.
— Ты мне лучше скажи, чего не разбудил меня?
— А мне, старику, не привыкать стать, — ухмыльнулся Исаев. — Это вам, молодым, сон нужон, а я и на реке отосплюсь…
— Ну спасибо тогда.
Поднявшись с четверенек, Авинов поднял палку потолще, прислушался — тихо вроде — и заколотил в борт «Мурмана».
— Па-адъём!
Вылез встрёпанный Алекс. Умывшись проточной водою, он живо пришёл в себя — и тут же потянул носом.
— Уха-а… — застонал он и кликнул Эктова: — Эй, Даниил! Вставай, а то ухи не достанется!
Тут уж встали все. Туманное утро наполнилось стонами, зеваниями, кашлем, харканьем. А двойная уха напускала и напускала крепкого рыбного духу, выворачивавшего голодное нутро.
— Я сейчас слюнями подавлюсь, — пробормотал фон Лампе.
Кирилл, чтоб не мучиться, отошёл за деревья. Он ступал по толстому ковру хвои, вдыхал влажный воздух, словно настоянный на смоле-живице, и тревоги отпускали его. Право же, чего бояться?
Красные уже не словят, а белые… Чёрт, его всего прямо распирает, так хочется оказаться среди своих! Свои не выдадут. Вот только нельзя ему до своих. Вернуться-то легко, но возврат в ряды Белой гвардии будет означать его провал, а он не имеет на это права. Слишком дорого досталось ему доверие большевистских вождей, чтобы вот так вот, запросто, потакая слабости, утратить его.
А Аня? Он же её сдал — холодно, расчётливо, вполне по-большевистски. Не в отместку этой «шибко идейной» барышне, а в качестве предосторожности — надо же было как-то обезопасить себя на будущее. Но если он сбежит, то смерть Ивана Ивановича выйдет зряшной…
Авинов вздохнул. Никуда он не сбежит, нельзя ему. Чего тут рассуждать, причины да объяснения выискивать? Да у него язык не повернётся сказать «Честь имею!», если он дрогнет, если выйдет из тайного боя на невидимом фронте. А бой не кончен. Впереди — Петроград…
— Комишша-ар! — послышался голос Талалы. — Уха штынет!
После сытного завтрака стали заготавливать дрова.
— Мой «пятак» не переваривал «казанку», — хмыкал Четвёркин, — а вашу посудину от дров тошнит!
— Выберем чего посуше, — сказал Кузьмич, укладывая на плечо двуручную пилу.
Гиря с Даниилом подхватили топоры и двинулись за чалдоном в лес. Остальным досталось таскать поленья и складывать в трюме рядом с машинным отделением. Димитрий, заделавшись «механисьеном», выкладывал аккуратную поленницу и витиевато матерился на предмет отсутствия угля.