Агентство «Томпсон и К°»
Шрифт:
— Ван Пипербум,— продолжал Саундерс,— говорит только на голландском, поэтому ищет переводчика.
Саундерс продемонстрировал визитную карточку голландца:
Ван ПИПЕРБУМ
ищет переводчика.
Роттердам
Пипербум счел своим долгом подтвердить
— Inderdaad, mynheer, ik ken geen woord engelsch… [22]
— Господин Пипербум,— прервал его Робер,— я знаю голландский не больше, чем вы английский.
Но великан продолжал говорить, стараясь подкрепить свои слова доброжелательной улыбкой:
— …ach zal ik dikwyls uw raad inwinnen op die reis [23] .
— Как! Вы не знаете голландского! Но разве это сказано не о вас? — воскликнул Саундерс, вытаскивая из своего кармана бумагу и протягивая ее Роберу.
[22] В самом деле, сударь, я ни слова не знаю по-английски… (гол.)
[23]…вероятно, в течение этой поездки мне придется довольно часто обращаться к вам за — помощью (гол.).
Это была программа путешествия, на ее первой странице значилось:
«Профессор Сорбонны, владеющий всеми языками, соблаговолил предложить пассажирам свои услуги в качестве гида-переводчика».
Прочитав это, Робер поднял глаза на Саундерса, перевел их на бумагу, затем посмотрел вокруг себя, как бы надеясь найти на палубе объяснение факту, не доступному его пониманию. В этот момент он увидел Томпсона. Склонившись, тот казался погруженным в созерцание шатунов и поршней.
Оставив Саундерса и Пипербума, Робер ринулся к администратору, протягивая злополучную программу.
Но Томпсон был к этому готов. Томпсон всегда был готов ко всему.
Его рука дружески подхватила протянутую руку Робера, и, не теряя спокойствия, он повлек разгневанного переводчика за собой. Со стороны можно было подумать, что два друга мирно разговаривают о погоде.
Робер не дал так легко себя провести.
— Объясните, пожалуйста, что вы написали в вашей программе? — резко спросил он.— Разве я утверждал, что говорю на всех языках?
Томпсон доброжелательно улыбался.
— Ну-ну,— примирительно сказал он.— Ей-богу, это пустяки, мы ведь с вами деловые люди.
— Но нельзя же обманывать,— возмутился Робер.
Томпсон развел руками. Ради рекламы он был способен и не на такое!
— Видите ли, мой дорогой,— продолжил он,— вы напрасно сердитесь. Ведь здесь все сказано правильно. Вы француз, верно? Вы профессор? Вы ведь учились в Сорбонне и получили диплом о его окончании?
Томпсон наслаждался логикой своих доводов. Слушая себя и оценивая их как бы со стороны, он убеждал прежде всего самого себя.
Робер не был расположен к бесполезным препирательствам.
— Да, да, вы правы,— иронизируя, согласился он,— я, конечно, владею всеми
— Ну, разумеется, всеми «полезными» языками, разумеется. Мы просто забыли написать там слово «полезные». Так стоит ли придавать этому значение?!
Робер жестом показал на Пипербума, издали наблюдающего за ними. Аргумент был весьма красноречивый.
Но Томпсон, очевидно, придерживался иного мнения. Он ограничился тем, что с беззаботным видом прищелкнул пальцами и, сложив губы, сделал «пфу». Затем, с нарочитым спокойствием повернувшись на каблуках, он покинул своего собеседника.
Робер, может быть, и последовал бы за ним для продолжения разговора, но произошло еще одно событие, которое изменило его намерение. На палубе появился новый пассажир, направлявшийся к нему.
В этом пассажире, белокуром, стройном, было столько «не английского», что Робер сразу обратил на него внимание. И поэтому, услышав родную речь, обрадовался.
— Господин профессор,— обратился к нему новый знакомый очень приветливо, как все общительные люди,— мне рекомендовали вас как переводчика.
— Это именно так.
— Мне понадобятся ваши услуги, когда мы попадем в испанские владения. Прошу взять меня под особую опеку как своего соотечественника. Разрешите представиться: Роже де Сорг, лейтенант пехотной части, в отпуске для восстановления здоровья.
— Робер Морган. Целиком к вашим услугам, господин лейтенант.
Французы раскланялись. Офицер отправился в носовое отделение, а Робер вернулся к Саундерсу и его спутнику. Но тех уже не было на палубе.
Саундерс, отделавшись от надоедливого голландца, прогуливался теперь вокруг капитана Пипа, заинтригованный его поведением.
У капитана Пипа несомненно наблюдались странности и весьма оригинальные привычки.
Когда он испытывал чувство горя или, наоборот, радости — а в таких случаях человеку обычно хочется пооткровенничать,— капитан, напротив, как бы застегивался внутренне на все пуговицы, становился задумчив и молчалив. И только позже, когда завершалась в нем некая таинственная внутренняя работа, у капитана возникала потребность в «родственной душе», которой он мог бы полностью открыться. И рядом с ним всегда была эта «родственная душа», на четырех ногах, сантиметров на двадцать выше каблуков своего хозяина.
Верный друг из породы грифонов [24] , несомненно не чистокровной, живо отзывался на кличку Артимон. Капитан звал Артимона и доверял псу соображения, возникавшие у него в связи с разными событиями.
В тот вечер капитан, как видно, еле удерживался от того, чтобы пооткровенничать. Едва расставшись с механиком Бишопом, он остановился у основания фок-мачты [25] и коротко позвал: «Артимон»!
Довольно неприглядный на вид пес грязновато-желтого цвета тотчас возник рядом с капитаном и, сев на задние лапы, поднял на хозяина умные глаза, всем своим видом показывая признаки живого внимания.