Агентство «Вечность не вопрос»
Шрифт:
E si sveglia domani a giorno – запел он, тихо, ласково, будто отец пел ребенку колыбельную. Рафаэль дернулся в его хватке, яростно, но слабо как новорожденный котенок. Алехандро выпустил черные когти, едва не взрезая кожу и запел дальше, этим сладким, до боли мелодичным голосом. Колени у Рафаэля подогнулись, и он бы повалился на пол, если бы Алехандро не удерживал его.
– Ангел мой, – обратился ко мне инкуб. Я вздрогнула, не сразу поняв, что это он мне. Так меня не называл никто и никогда. Даже родители, хоть и дали мне имя «Ангелина», никогда не называли
Наручники в кожаном рюкзаке Алехандро правда имелись. Обитые розовым искусственным мехом, но на вид прочные. У него там вообще было много занятных вещиц, к которым в обычной жизни я бы без перчаток не прикоснулась.
– Вот, – я протянула наручники и инкуб ловким движением застегнул из у изголовья.
– Ну вот. Шесть часов сна, наполненных мучительными кошмарами ему обеспечено, – злобно усмехнулся инкуб. – А вот не тыкал бы в меня крестом, я бы ему наслал сладостные грезы с твоим участием. Пойдем, Лина?
Я обшарила карманы Рафаэля, изъяла телефон, а рядом с кроватью оставила записку и бутылку с водой, которую он при желании смог подцепить локтем.
«Прости. Так было нужно. Победим ангелов и вернемся».
– Какая же ты все-таки добрая, – тихо сказал инкуб, пронаблюдав за моими метаниями. И непонятно было, комплимент это, или оскорбление.
***
Москва перестраивалась, изменялась словно химера, отращивая новые головы и теряя те, что ей более не нужны. Уж не мне как историку было не знать о том, что памятники, а порой и целые дома переезжали по прихоти новой власти, что пожары слизывали часть города[1], и потом он отстраивался в новом виде.
Это бессмертное существо, что зовется столицей России, питается несбыточными мечтами, осуществленными желаниями и жизнями, которые люди приносят ей в дар словно капризному божеству.
У нас, практиков, в ходу использовать слово эгрегор, когда мы говорим о Москве. Но будет слишком плоско, бессовестно примитивно отнести этот город к какому-то одному эгрегору. Безусловно, многих, кто приезжает в Москву объединяет страсть к деньгам. К работе до пота и крови, к желанию статья ярче, сильнее, порвать эту жизнь, доказать, что они то, они то смогут, справятся, вырвут из этой жизни самый жирный шмат, смогут прикончить змия и рвануть на сияющем белом коне в вечность. Но есть и другие. Те, кто хочет спрятаться в московском шуме, нырнуть под крыло змею, которого пронзает копьем святой Георгий Победоносец. А есть и сам змий, поверженный, но не побежденный, готовый извернуться в любой момент, расправить куцые крылья и потребовать крови[2].
Я размышляла о чем угодно, смотрела в запачканное окно, на все приближающийся, знакомый до боли центр города. Ехали мы без шика. В микро-автобусе, из которого Люц убрал лишние сидения для большей вместительности. Здесь воняло дохлой псиной, сигаретами Инны, которая решила перебить амбре разложения. Немного спасали шарфы на лице, но не сильно. Люц ехал впереди вместе с Велычем. Как самому брезгливому ему было позволено остаться у открытого окна.
– Я на таком дерьме не ездила со
Техно-демон не ответил. Со своего места я видела его отражение в зеркале заднего вида. Глаза его разлились чернильными пятнами, бледные пальцы били по клавишам компьютера. Велыч стирал нас из реальности, превращал в расплывчатые пятна, которые не увидеть на камерах. Человеку бы подобное было не под силу, сколь бы умел он не был. К счастью, Велыч человеком не был.
– Солнце взойдет в 7-35 утра. До того, как первый луч коснется земли, они должны будут завершить жертвоприношение. Сейчас 5-45. – ответил вместо него Люц. Поскольку руки все еще его не слушались полностью, он взял на себя роль водителя.
Мы оказались совсем рядом от здания Гнесинки. Я пригляделась, присвистнула. А ведь они выставили охрану. Два мужчины в кроссовках оглядывали улицу с неуловимой тоской на лицах.
– Эти понятия не имеют, что здесь будет происходить. Их задача, подать сигнал, если кто-то попытается попасть в зал. – со знанием дела сказала Инна, а я не стала спорить. Алехандро поежился.
– Тут даже от скульптуры так реет энергией ангелов, что у меня мурашки, – музыкально произнес он, разглядывая фигуру играющей на рояле девушки в платье в пол.
– У Гнесиной был ангелизм. Ярко-выраженный. – сказал вдруг Люц, любуясь статуей: – Алехандро, идешь первым, этих двоих просто усыпи, но постарайся сделать так, чтобы они до последнего момента ни о чем не подозревали. Инна, Лина, возьмете живность и за ним, как только двое упадут.
Люц говорил спокойно, взгляд его не метался, руки, обмотанные бинтами, лежали на руле. Словно дело было плевым, давно решенным. Поэтому Люц всегда был идеальным наставником, в деле, когда ошибка может стоить жизни, он не позволял влиять на себя мелким страстям.
– Пожелай мне удачи, девушка с золотыми глазами, – инкуб чмокнул меня в щеку, толкнул дверь и выпрыгнул из машины.
– Вот, артист. Весь в папку, – восхищенно произнесла Инна, когда увидела, как Алехандро вихляющей походкой смертельно пьяного человека направился к первой линии обороны. Мужчины что-то недовольно заворчали, приблизились к нему, намереваясь наказать наглого пьянчугу, но вдруг сложились, подобно карточному домику. Алехандро выпрямился, стряхнул несуществующие соринки на пиджаке и поманил нас к себе.
Столетняя проклятая ведьма, мертвые собаки, демон-инкуб, любитель оргий и случайных связей, мелкие бесы, выполняющие мои поручения, – как ни крути, наша команда не сильно тянет на спасителей столицы. Но Москва не город святых, поэтому и спасать ее должны не святые.
[1] Москва была деревянным городом, поэтому периодически вспыхивала весь 15,16,17, 18 век. Поэтому письменных исторических источников по этим периодам мало. Одним из самых страшных был пожар 1812 г., когда войска Наполеона зашли в город, покинутый москвичами. Существует версия, что приказ поджигать покинутый город отдал московский генерал-губернатор, граф Фёдор Ростопчин. Чтобы справляться с пожарами, в 1823-м в городе было более 1,5 тысяч пожарных. Но Москва и сейчас периодически горит.