Агентство «Золотая пуля-3». Дело о вдове нефтяного магната
Шрифт:
— Давить их надо, — сказала строгая гримерша. — Проходу нормальным людям от них нет.
Актер Миша Беляк возразил:
— Давить надо торговцев. А сами-то наркоманы — больные люди. Их лечить надо, по сути — спасать.
— Кого можно еще спасти, — сказал ассистент оператора, — а кого уж и не спасешь. Вот у моего брата недавно приятель от передозировки умер. А ведь талантливый был художник…
Меня как по голове стукнули. Вокруг звучали голоса, но я их не слышал. Открывались и закрывались рты, шевелились губы… Что-то весело говорил мне
— Кстати, вы говорили, что на вашего брата тоже нападение было?
— Было. Совсем, сволочи, распоясались. Ударили по голове, куртку сняли.
— Как его самочувствие?
— Ничего, он мужик здоровый, молодой.
— А как зовут брата-то?
— Алексей. Горячий, кстати, ваш поклонник, Андрей.
— Спасибо.
— Несколько раз мне говорил: «Ты же Обнорского знаешь. Познакомь. Я хоть автограф возьму».
— Так в чем проблема? — спросил я как можно небрежнее.
— Неудобно как-то. Стоит ли из-за автографа?
— Да бросьте вы. Пусть заходит в любое время, будет ему автограф.
И — пришла катастрофа. Я уже чувствовал, что она придет. Вот только не знал, с какой стороны. Так, в общем-то, всегда и бывает. Утром стало известно, что расстреляли Нонну и Князя. С Нонной, сказали врачи, все будет в порядке — пуля попала в легкое, но страшного ничего нет, на ноги ее поставят. А вот Зураб… С Зурабом беда. Лежит в реанимации, в состоянии комы.
Я поехал в хирургию ВМА. Там столкнулся с Модестовым и Аней Соболиной. Аня была бледна, прижимала к глазам платочек. Модестов ходил из угла в угол… взъерошенный, бордовый. Меня он обжег взглядом, но сначала ничего не сказал.
Я подошел и спросил:
— Как?
— Плохо, — сказал он.
Испуганно посмотрела Анна. Я положил руку на плечо Модестову, но он руку сбросил и почти выкрикнул:
— Все! Все, хватит в детективов играть, дорогой Шеф. Наигрались и доигрались. Нонка больше работать в Агентстве не будет… Понял? Я не позволю, понял?
— Понял, — ответил я.
Модестов хотел еще что-то сказать, но не сказал, а только махнул рукой и отвернулся к окну. Я сел на диван рядом с Анькой. Хотелось выть.
Алексей Кириллов был здорово похож на брата, только моложе и без усов. Он несколько смущался, и это выглядело даже как-то мило… Если не думать о том, что он хладнокровно вкатил своему приятелю Владимиру Лепешкину смертельную дозу героина.
Мы сидели против друг друга, а Зверев устроился неподалеку от двери — блокировал выход. В ящике письменного стола крутился диктофон. Микрофон, направленный на Алексея, я замаскировал бумагами. Партизанщина и самодеятельность, но других вариантов не было…
Алексей
— Понимаете ли, Андрей Викторович, я, собственно, давно хотел с вами познакомиться… Я — поклонник ваш… И, собственно, сам пишу… пытался писать… но, понимаете ли…
— Не печатают? — спросил я.
— Нет, — вздохнул он, — не печатают. Я… вот… принес кое-что. Может быть, вы посмотрите? — Он положил на стол «кое-что». Это были четыре толстые тетради по девяносто шесть листов, исписанные плотно, разборчиво, практически без помарок и исправлений, которыми обычно изобилуют рукописи.
Я взял одну из тетрадей — верхнюю. Открыл и прочитал название: «ПРОКУРОР — FOREVER»… Вот это номер! Я поднял на Алексея взгляд.
— Извините, — произнес он, — я позволил себе использовать название вашего романа.
— Ничего, — сказал я. Я уже начал догадываться, что передо мной больной человек. Степень его болезни должны определить психиатры — не мое это дело, но мне кажется, что болезнь зашла далеко.
— Вы посмотрите? — спросил он
— Конечно. — Я прочитал первую страницу текста и нисколько не удивился, что Алексея не печатают… Я бы, вероятно, не смог прочитать даже десяток страниц такой «литературы». А он принес четыре тетради по девяносто шесть листов!
Я закрыл «ПРОКУРОРА — FOREVER», отложил в сторону. Зверев кашлянул и спросил:
— А вы кем работаете, Алексей?
— А? Что? Я, собственно, сейчас не работаю… временно.
— А по специальности вы кто? — спросил Зверев.
— Я — медик… Работал фельдшером.
— Понятно, — кивнул Зверев. — Полезная профессия.
— Да, да, конечно… Фельдшер — это еще не врач, но…
Сашка снова кивнул:
— Но тем не менее. Рану обработать, капельницу поставить, укол сделать — это ведь тоже необходимо. Можете?
— А как же? А как же? — суетливо произнec Алексей. — Но меня, знаете ли, больше привлекает литература.
Я посмотрел на Сашку, Сашка прикрыл глаза.
— Литература, друг мой, — обратился я к Алексею, — требует огромной самоотдачи… Как, например, спорт. Вы спортом занимаетесь?
— Э-э, последние годы — нет. Но раньше занимался — легкой атлетикой, волейболом… немного — боксом.
— Это хорошо, — похвалил я. — Так вот, литература требует самоотдачи. Но не только. Она требует гораздо большего: глубины чувств, искренности, внутреннего наполнения. Это все необходимо культивировать в себе, тренировать. Очень полезно в этом отношении вести дневники. Вы пишете дневник?
— Э-э… дневник? Нет, не пишу… Я, собственно, никогда об этом не думал.
— Зря, — сказал я. — Зря, Алексей Васильевич. Если бы вы вели дневник, нам было бы легче понять, что привело вас к убийству.
И — тишина. В лице — ни кровинки… Глаза… Испарина на лбу… Пальчики, пальчики задрожали. «Когда ты, фельдшер-литератор, вводил героин в вену Лепешкина, пальчики не дрожали?» — подумал я. А потом произнес это вслух.
— Нет, — тихо сказал убийца, — не дрожали.