«Агентурно Х»
Шрифт:
– Стой! Будем стрелять.
Беглецы свернули в проулок.
– Порт в другой стороне! — выкрикнул Шварцер.
Они остановились перевести дух.
– Нет уж, я агентов Николаи на наше судно не приведу. Надо сбросить этот «хвост». Нужна дорога в порт, но только кружная. Знаете?
– Что тут знать, всего три улицы. Ладно, побежали. Судя по количеству фонарей, преследующих становилось все больше. Раздалось несколько выстрелов. И тут же команда: «Брать живыми». Но было поздно, Барле медленно присел, опираясь на какой-то забор. Пуля попала в живот. Щварцер застыл в нерешительности
– Извини, это мужская игра, — выдавил из себя Барле и выстрелил в Шварцера.
Траулер «Чайка» отошел в точно оговоренное время, потеряв одного члена команды.
1916 год. Декабрь. Кунда
Полицмейстер не обманул, и вскоре Окерлунд убыл в поселок Кунда, где в сопровождении местного стража порядка стучал в дверь некоей Магды Отт.
– Я же вам говорю, ваше высокородие, нет ее. Третьего дня сказала соседям, что уезжает погостить к родственникам, и была такова.
– Вскрывайте.
– Как же без основания?
– Пристрелю как собаку.
– Кого?
– Тебя, скотина.
– Это за что же? — возмущенно спросил полицейский.
– Как офицер Особого делопроизводства, имею право пособников германских шпионов карать на месте.
– Отчего же я пособник?
– Оттого что препятствуешь поимке вражеского агента.
– Кто, Магда агент? Не смешите, ваше высокородие. Баба она вредная, конечно, и немка к тому же, урожденная Бользе, кажется. Однако куда ей, дуре, в агенты.
– А сына ее вы когда последний раз видели?
– С год назад, на Рождество. Вы считаете, он шпион?
– Вскрывайте, черт бы вас побрал!
– Хорошо, если вы думаете на Петера, тогда, конечно, он и в Германии жил. Вот, извольте, тут и не заперто толком.
Они вошли.
– Так, будем производить обыск, — строго сказал Окерлунд.
Глаза постепенно привыкали к полумраку. На стенах висело несколько фотографий. На одной из них красовался бравый рыбак с огромной треской в руках, стоял он напротив судна, а называлось оно «Крейн».
– Гулльский инцидент, — осенило Окерлунда.
– Что вы сказали?
– Ничего, продолжайте обыск.
Конечно, ничего компрометирующего они не нашли, в том числе ни одной фотографии Петера Отта.
Окерлунд, как охотничья собака, то терял след, то брал его снова и гнался за пока еще невидимой добычей. Но добыча таковой себя не считала, поскольку была умным, хитрым и изворотливым противником.
Но вскоре жернова страшных событий революционной зимы 1917 года перевернули жизнь Рагнара Ансельмовича и всего флота, и уже ему самому пришлось спасаться, как загнанному зверю.
Глава двадцать первая
Конец
1916 год. Декабрь. Гельсингфорс
Непенин появлялся в своем новом семейном гнезде нечасто, все время и силы командующего занимала служба. Адмирал видел, как многолетнее напряжение войны, частое вынужденное бездействие и беспардонная, наглая агитация политических группировок самых разных мастей, наподобие ржавчины, разъедают флот. Среди офицеров стали популярны азартные
Сегодня он явился домой усталый, опустошенный, молча обнял жену, закопавшись в ее волосах, внимая ни с чем не сравнимому запаху ее дивных локонов.
Потом они сели ужинать.
Непенин первым долгом выпил чарку, затем, казалось, полностью погрузился в процесс поглощения еды.
– Опять ничего не ел? — с ласковой укоризной спросила Ольга Васильевна.
– Честно говоря, не помню, — не отрываясь от тарелки, ответил Непенин.
– Ты так себя совсем изведешь. Себя задергал, людей задергал.
– Что, жалуются?
– Да, Андрюша. Вот и с Сергеем Николаевичем нехорошо получилось. А ведь он у нас обедал недавно, и в приятелях вы ходили.
– Женский телеграф работает исправно.
– А как ты хотел? Мы тут все в одной лодке.
– Или в банке. Хорошо. С Тимиревым я был неправ и уже принес извинения. Флаг-офицер напутал, не дал семафор вовремя, что я буду с проверкой, и командир «Баяна» не успел изготовить крейсер к смотру. Я приехал, корабль не прибран, команда чумазая, сама понимаешь, задал командиру. Флаг-офицер уже под арестом.
– Ну вот опять. Теперь флаг-офицер.
– Ладно, Ольга, слушай. Окопная война идет не только на суше, но и у нас. Мы и немцы так обложились минами, что сидим, как лягушки на болоте, и даже не квакаем, а флот должен воевать. Иначе он портится, портится самым страшным образом, люди начали пить, играть, они внемлют речам разных подонков. Нельзя потакать этим настроениям, иначе флот потеряем. Вот я и устраиваю «подтяжку дисциплины», хотя мне, как боевому офицеру, противны эти показные «задрайки». Мне очень тяжело, Оленька, — устало высказался Адриан Иванович и замолчал на некоторое время. — Однако, дорогая женушка, я объясняюсь по службе первый и последний раз. Закончим на этом, — сказал он несколько сухо.
– Бедненький мой, — с глубокой нежностью и сочувствием произнесла Ольга Васильевна. Она обняла своего уставшего супруга. — Пойдем, я тебя спать уложу.
1917 год. Март. Гельсингфорс
Обстановка в главной базе флота раскалилась до красна. Из Петрограда одна за одной накатывались бурные волны политических потрясений, неся с собой кровавую пену смуты, смешанную с самыми невероятными новостями и слухами. флот плотно вмерз в лед и бездействовал. Агитаторы разных толков и течений на многочисленных митингах и собраниях спешили забить головы мающихся от безделья матросов своими мутными идеями, прикрываясь лозунгами о равенстве, свободе и долгожданном мире, объявляя врагами бездельников-аристократов, жирующих на войне капиталистов, держиморд-жандармов и, конечно, кровопийц-офицеров, и вообще всех, кто не с ними. Началась вакханалия убийств. Отречение Николая Второго у многих выбило из-под ног нравственную почву, немало способствовало растлению умов и душ. Непенин отчаянно старался сохранить боеспособность флота, прекрасно осознавая, что вскоре вскроется лед, и немецкая армада всей своей мощью двинется в финский залив.