Агитбригада 2
Шрифт:
Анна назвала каждого из нас по имени, мы вставали, чуть кланялись, а коммунарки горячо аплодировали. Даже Гудков отмяк.
— Сёстры! — сказала Анна и гул голосов моментально стих, — позвольте зачитать вам письмо. Пишут нам крестьяне из деревни Дерюжки. Я сейчас зачитаю.
Она развернула сложенный листочек и принялась громко, с выражением, читать:
— Мы изголодавшиеся и бедные материально крестьяне. Но мы богаты духом, сильны и тверды настроением. Мы свято верим в победу трудового класса, в победу пролетариата и советской деревни! Мы, как пролетариат
После этого Анна умолкла и обвела взглядом притихших коммунарок:
— Что мы ответим, сёстры?
Сразу поднялся шум, гвалт:
— Да они разгильдяи! Сами небось пропили всё!
— Конечно, если не работать, то ничего и не будет!
— Зачем кормить лодырей?!
— Не давать ничего!
— Гнать таких надо!
Анна дала женщинам выпустить пар и опять поднялась с места:
— Сёстры! — кротко улыбнулась она, — а давайте посмотрим на это с другой стороны? Вот смотрите, к примеру, мы сейчас напишем так, как вы говорите, мол, раз вы лодыри и раз вы не умеете хозяйничать, то и мы вам ничего не дадим — всё равно пропьете. Так вы хотели?
Из зала послышались согласные крики.
— А теперь сами смотрите. Вот получат дерюжкинские крестьяне наше письмо и что они подумают о нас? Что мы — бабы, сами ничего не можем, что без мужиков у нас здесь всё на добром слове держится. Поэтому и дать им ничего не можем.
В зале опять зашумели. В этот раз возмущались гораздо дольше.
И опять Анна сидела и терпеливо ждала, когда буря утихнет. Затем вновь взяла слово:
— И вот что я предлагаю. Давайте поможем нашим братьям. Дадим, что сможем. У нас единая страна и единый народ. Негоже спать на перине и сытно есть, если твой брат голодает. Пусть он и лодырь. Правильно я говорю?
Шум пять поднялся такой, что не было ничего слышно.
Когда бабоньки угомонились, из задних рядов подскочила плотная женщина в летах. Поправив платок, она сверкнула глазами и с места закричала:
— Сёстры! А ведь Аннушка всё правильно говорит! У нас главная цель, доказать, что женщина не уступает мужчине! А как мы докажем, если даже в такой малости пасовать будем? Я предлагаю дать им много всего! Пусть видят, как мы здесь сами, без них, работаем и процветаем!
Зал грохнул аплодисментами.
Затем поднялся спор. Яростный, бабский. Но спорили и препирались, в основном, из-за того, что давать, чтобы ого-го и ух! Выбрали какую-то тоненькую девчушку секретарём, и она еле успевала записывать.
Примерно через полчаса все успокоились, и Анна зачитала список инвентаря и другой материальной помощи крестьянам из деревни Дерюжки.
Каждый пункт сопровождался аплодисментами.
Вот как решили коммунарки поддержать мужиков:
— две коровы с телятами;
— лошадь;
— бык-производитель;
— отара овец;
— куры, двадцать штук, и
— плуг и борона;
— сеялка;
— полотно для одежды, два тюка;
— посуда глиняная и прочая утварь;
— лопаты, серпы, ножи;
— четыре пуда муки;
— семенной картофель и рожь.
Когда Анна закончила читать, зал ещё пару минут рукоплескал. Девчонки аж искрились от удовольствия, что так утёрли носа мужикам.
Я заметил, как Зубатов смотрел на всё это. Ну, или на Анну.
Чёрт, хоть бы Клара не заметила, а то замучает меня совсем.
— А теперь, сёстры, давайте поговорим о том, как мы с вами будем дальше жить…
Анна начала беседу, в которую тут же включились все, особенно агитбригадовцы. Больше всех, конечно же, старался блеснуть эрудицией Зубатов. Беседа разгорелась и грозилась затянуться далеко за полночь.
Мне же стало скучно, я никогда все эти идеологические разговоры не любил. Поэтому я ещё немного посидел, шепнул Нюре, что пойду спать, и вышел из клуба.
Колючий ветер резко швырнул мне в лицо горсть острых дождевых струй, я поспешно втянул шею в ворот тулупчика, сунул руки поглубже в рукава и торопливо почесал в трактир, где мы теперь жили. Под ногами противно хлюпала грязь. Дорога была скользкой от разбухшей глины. Один раз я чуть не поскользнулся и не поехал в овраг.
На дороге я растерянно закрутил головой — не помню, в какую сторону.
Раздумывать было некогда и я, как любой нормальный мужик, пошел налево. Пройдя довольно большой кусок дороги, я внезапно вдалеке увидел отливающую чернотой гладь пруда и понял, что не всегда налево — это хорошо. Решил вернуться. Затем, соответственно повернул направо. Пошел дальше. Дождь усилился и теперь идея уйти пораньше спать уже не казалась мне такой замечательной.
Прошел ещё мимо дворов пятнадцати и вдруг уткнулся в тупик. Дальше дороги не было.
И вот что делать? Где этот проклятый трактир?
— Енох! Моня! — жалобно позвал я, — кто дорогу помнит?
— Зачем ты пошел, не зная дороги, да ещё и в такую погоду? — набросился на меня Енох, — сейчас промокнешь, заболеешь, как тогда?
— Это когда? — спросил Моня.
— Да в Вербовке, как мы только познакомились… — начал было Енох, но я рыкнул:
— Тихо!
И бросился за угол забора, где притаился и стал смотреть.
Мимо меня, но не рядом, а на отдалении, вдруг торопливо прошел мужик.
Вроде мужик.
Он прошел и скрылся за углом.
— Енох! Моня! Вы это видели? — свистящим шепотом спросил я. — Мужик ходит.
— Да нет, это баба! — не согласился со мной Моня, — в юбке же.
— Генка прав, это мужик! — поддержал меня Енох, — движения как у мужика и широкоплечий.
— Здесь нет мужиков! — огрызнулся Моня, — ты что не слышал, что Анна говорила?!
— Не спорьте, — ответил я, — я сейчас пойду туда и гляну — мужик или не мужик.
Я пошел по дороге в ту сторону, где прошел непонятный бабомужик, и тут от порыва ветра тучи на небе разошлись и блеснула луна. В её неясном свете стало видно следы на дороге.