Агитбригада

Фонд А.

А вот я даже не представлял кто это.

— Чего? — буркнул я, так как сбился почти на полминуты.

— А с кем ты там сейчас за сараем разговаривал? — ехидно поинтересовался тот, — мы с Федькой заглянули, когда ты ушел, а там никого и нету.

Разговор заинтересовал остальных пацанов, и они наострили уши.

Во, блин, попал! Почти спалился! Нужно быть осторожнее. Что-то я совсем забыл, что пацаны — самый любопытный в мире народ.

— И что?

— Так ты с кем там разговаривал, а?

— Я репетировал, — пожал плечами я.

—

Что репетировал? — разочарованно спросил пацан.

— Ну ты же знаешь, как за мной Смена бегает? — равнодушным голосом сказал я, — уже все в школе знают. Чтобы над ней не смеялись, я, как порядочный человек, решил на ней жениться. А так как раньше я никогда этого не делал, то репетировал, что ей нужно говорить.

В цеху повисло ошеломлённое молчание. Да, я нёс полный бред, но, во-первых, с наглым уверенным видом, а, во-вторых, они мне поверили. Ещё никогда в истории трудовой школы ни один пацан добровольно бы не признался бы в таком постыдном намерении, как женитьба на девчонке.

Не успел народ отмереть и переварить мои слова, как во дворе раздался душераздирающий крик. Так кричит только вусмерть перепуганный человек. Моментально всех сдуло во двор. Я выбежал тоже, досадуя, что этот крик перебил мой розыгрыш и не вышло эпатировать публику в полном объеме.

Во дворе трясся Михалыч. Глаза его были выпучены, сальные жидковатые волосенки на голове буквально стояли дыбом.

— Михалыч, что случилось?

— Товарищ Гук, что такое?

— Чего вы кричали?

Вопросы посыпались со всех сторон, а Михалыч прислонился к стене и ошеломлённо тряс головой.

— Да погодите вы! — рявкнул появившийся Кривошеин, — разгалделись. Чего пристали к человеку? Не видите, что-то стряслось! Идите работайте! Мы сейчас сами разберемся. Правда, дядя Савелий?

Но народ расходиться не спешил. Всех разбирало любопытство. Кривошеин ещё раз попробовал всех турнуть, и даже пригрозил СТК, но любопытные пацаны жаждали знать, что случилось, даже ценой личной свободы.

— Ну, Савелий, ты чего? — появился молодой воспитатель, вроде Иван Иваныч его звали, но точно не знаю.

Мастер потряс головой и вдруг выдал:

— Ты представляешь, Ваня, — хлопая глазами сказал он, — сижу я себе, работаю и тут вдруг на меня крыса набросилась.

— Покусала? — ахнул Иван Иванович, — покажи где? Тебе сейчас в больницу надобно!

— Да погоди ты, — отмахнулся мастер, — не покусала. Она встала на задние лапы и принялась плясать. А потом из-за буржуйки вышла другая и тоже начала плясать. Вы не представляете, как это страшно!

— А кричал ты чего? — с жалостью глядя на Михалыча, спросил воспитатель.

— Да вот они пляшут, пляшут, и тут залетела большая птица, вроде ворона, но больше, и как бросилась на меня, — ответил мастер, — я так испугался, что закричал.

— Мыхалыч, а ты сегодня к Никифоровне сколько раз ходил? — вдруг басовито прогудел Федька.

И все засмеялись.

Ну, молодец, Енох.

Еще пару таких «номеров» и СТК поймёт, что испорченный

станок — дело рук пьяного забулдыги.

Нет, в данном случае мне его не было жалко. То, что он пьёт его отнюдь не оправдывает. Он испортил станок и свалил поломку на ребёнка. Это хорошо, что в Генку попал я, взрослый мужик. А был бы пятнадцатилетний подросток, да ещё, как я понял, не великого ума, он бы точно или сломался, или сбежал бы на улицу и стал вором.

Поэтому взрослого мужика, который ради своих пагубных страстей не пожалел ребёнка, я тоже жалеть не собираюсь. Ему нет места среди детей. Он социально опасен. Поэтому я добьюсь того, чтобы его отсюда уволили.

Иначе он может следующего ребенка и вовсе до суицида довести.

Пока всё шло неплохо. Я сдал экзамены, сдам чуть позже и остальные. К лету я должен выйти отсюда и забыть эту трудовую школу как страшный сон. Сидеть здесь постоянно мне не улыбается. Меня бесят эти их игры в дисциплину, иерархия и всё остальное. Больше всего бесит, что верхушка, СТК, по сути творят, что хотят и никто им слова не скажет.

Поэтому нужно здесь находиться поменьше. И пока я не получу аттестат, единственный шанс дистанциироваться отсюда — это агитбригада. Кроме того, когда мы были с Гришкой и ребятами в ресторане, я распробовал другую сторону жизни. Мне понравилось. Почти как в той, моей, жизни. Так что при желании и здесь можно довольно неплохо жить. Главное, разобраться, существуют ли деньги отца Генки на самом деле. Если же нет, продолжу дрессировать Еноха и нужно идти в казино, зарабатывать. Затем решить задачу вредного дедка и, после всего — в Париж!

Так размышляя, я пошел на обед.

В дверях столовой, явно меня поджидая, стояла Смена. Скрестив руки на груди, она психовала, ноздри её раздувались, глаза зло сверкали. Дождавшись, когда я зайду внутрь, она громко, на всю столовую, воскликнула:

— Капустин! Говорят, ты на мне жениться собрался? Это что, правда?

— Да погоди ты, Смена, — сказал я, нахмурившись, — Понимаю, что тебе уже невтерпёж, но ты бы сперва хоть школу закончила.

Народ в столовке грохнул от смеха.

Смена вспыхнула и выскочила вон.

А вот не надо быть такой ядовитой.

А днём я отправился домой к Генке Капустину. То есть, в тот дом, где он когда-то жил. Улица Дизельная в городе Nничем не отличалась от других, таких же улиц. Была она неприметная, серые коробки зданий прямыми линиями кучковались по обочинам мощеной булыжником дороги. Я нашел дом, где когда-то Генка жил с отцом, и вошел внутрь пропахшего кислой капустой, детскими ссаками и мышами подъезд.

Здание было двухэтажное и я поднялся по скрипящим ступеням наверх. Среди вещей Генки ещё утром я обнаружил ключ и бронзовый медальон с поблёкшим портретом женщины. Скорее всего это была генкина мать, я особо не присматривался, просто положил на место. А вот ключу я обрадовался, значит, смогу войти в дом, даже если новых жильцов и не будет.