Агнец
Шрифт:
Помимо овладения кунг-фу и жи-до, Гаспар принялся обучать нас говорить и писать на санскрите.
Большинство священных буддистских книг написано на этом языке, а их следовало перевести на китайский, в котором мы с Джошем стали настоящими доками.
— Это язык моего детства, — объяснил Гаспар перед началом занятий. — Вам нужно выучить его, чтобы понимать слова Гаутамы Будды, но он пригодится и когда вы направитесь за своей дхармой к следующему пункту назначения.
Мы с Джошем переглянулись. Давно уже не заходило речи о том, чтобы покинуть монастырь, и теперь мы занервничали. Рутина порождает иллюзию безопасности, а в монастыре рутина установилась
— Когда же мы уйдем отсюда, учитель? — спросил я.
— Когда настанет время, — ответил Гаспар.
— А как мы узнаем, когда настанет время, учитель?
— Когда подойдет к концу время вашего пребывания здесь.
— И мы поймем это, когда ты наконец дашь нам прямой и конкретный ответ на вопрос, а не будешь темнить и запугивать, да? — упорствовал я.
— Знает ли не вылупившийся головастик вселенную взрослой лягушки?
— Очевидно, нет, — ответил Джошуа.
— Правильно, — сказал учитель. — Поразмыслите над этим.
Когда мы с Джошем вступили в храм, чтобы поме-дитировать, я сказал:
— Придет время уходить, и мы поймем, что пришло время уходить, — вот когда я отлуплю его боевой дубинкой по сверкающей лысой башке.
— Поразмысли над этим, — сказал Джошуа.
— Я не шучу. Он пожалеет, что научил меня драться.
— Не сомневаюсь. Я уже, например, жалею.
— Знаешь, а ведь не обязательно чистить рыло ему одному, когда подкатит час рылочистки, — сказал я.
Джошуа посмотрел на меня так, словно я его только что разбудил.
— Все то время, пока мы медитируем, чем ты, Шмяк, на самом деле занимаешься?
— Медитирую… иногда. Слушаю звуки вселенной, музыку сфер и все такое.
— Но в основном просто сидишь.
— Я научился спать с открытыми глазами.
— Твоему просветлению это не поможет.
— Слушай, до нирваны я хочу добраться хорошо отдохнувшим.
— Ты не слишком рано туда собрался?
— Эй, дисциплина у меня есть. Я много чего достиг тренировками. Например, могу вызывать у себя спонтанное семяизвержение.
— Большая победа, — саркастически заметил Мессия.
— Ладно, задирать нос можешь сколько угодно. Но когда вернемся в Галилею, и ты будешь ходить и впаривать народу эту фигню насчет «люби своего соседа, потому что он — это ты», я предложу публике программу «Ночные поллюции по желанию», и поглядим, у кого окажется больше последователей.
Джош ухмыльнулся:
— Думаю, у нас обоих получится лучше, чем у Иоанна с его принципом «топи их, пока не забулькают под твою проповедь».
— Я уже много лет о нем не вспоминал. Думаешь, он до сих пор этим занимается?
В этот миг монах Номер Два поднялся и с весьма суровым и непросветленным видом направился через всю пещеру, помахивая бамбуковой палкой.
— Извини, Джош, я пошел в не-разум. — Я плюхнулся в позу лотоса, сложил пальцы в мудру сострадательного Будды и неподвижно юркнул на сидячую дорогу прямиком к единству со всехренотенностью.
Несмотря на Гаспаров намек, что нам придется двигаться дальше, мы снова впали в рутину. Только теперь мы учились читать и писать сутры на санскрите; Джош, кроме этого, ходил в гости к йети. Боевые искусства давались мне так хорошо, что головой я мог раздробить каменную плиту толщиной в руку и научился неслышно подкрадываться даже к самым подозрительным и просветленным монахам, дергать их за уши и возвращаться в позу лотоса до того, как они развернутся и вырвут еще бьющееся сердце из моей груди. (На самом деле толком
Тем временем Джош так навострился уклоняться от ударов, что создавалось впечатление, будто он снова превратился в невидимку. Даже лучшим боевым монахам, к числу которых я не принадлежал, не удавалось коснуться Джоша и пальцем, и довольно часто после всех своих стараний они распластывались по каменным плитам. Похоже, от таких упражнений Джош радовался больше всего: он громко хохотал, увертываясь от выпада меча, что мог запросто выткнуть ему глаз. Иногда он выхватывал у Трешника копье и, ухмыляясь, с поклоном возвращал ему, будто матерый солдат просто уронил оружие, а не пытался прикончить им моего друга. Наблюдая подобные спектакли, Гаспар лишь качал головой, уходил со двора и бормотал что-то про эго, а мы покатывались со смеху. Даже Номера Два и Три, обычно самые строгие ревнители дисциплины, умудрялись раскопать на своих вечно хмурых физиономиях улыбку-другую. Да, Джошуа было хорошо. Медитация, молитва, тренировки и визиты к йети, видимо, облегчали тяжкую ношу, которая выпала ему. Впервые он казался поистине счастливым, поэтому меня как громом поразило, когда в монастырском дворике появился мой друг, и по щекам его струились слезы. Выронив копье, я кинулся к нему.
— Джошуа?
— Он умер, — вымолвил Джош.
Я обнял его, и он, всхлипывая, обмяк в моих объятьях. На нем были шерстяные гетры и сапоги, поэтому я сразу сообразил, что Джош спустился с гор.
— С обрыва над пещерой сорвалась ледяная глыба. Я его нашел. Раздавленного. Он сам превратился в лед.
— И ты не смог…
Джош немного отстранился.
— В том-то все и дело. Я не успел. Я не только не смог его спасти, я опоздал даже утешить его в последний час.
— Нет. Успел, — сказал я.
Джошуа впился пальцами в мои ключицы и потряс, точно я бился в истерике, а он старался меня отвлечь. Но затем внезапно отпустил меня и пожал плечами.
— Я иду в храм молиться.
— Я тоже скоро приду. Нам с Пятнадцатым надо еще пару движений закрепить.
Мой спарринг-партнер терпеливо ожидал на краю двора с копьем в руке. Джошуа дошел почти до самой двери, но на пороге обернулся.
— Ты знаешь, в чем разница между молитвой и медитацией, Шмяк?
Я покачал головой.
— В молитве ты разговариваешь с Богом. В медитации — слушаешь. Шесть лет я только и делал, что слушал. И знаешь, что я услышал?
И вновь я ничего не сказал.
— Ни единого слова, Шмяк. И теперь мне есть что сказать в ответ.
— Плохо, что все так обернулось с твоим другом, — сказал я.
— Еще как плохо. — Он повернулся и шагнул в храм.
— Джош, — позвал я. Он помедлил и оглянулся через плечо. — Я не позволю такому случиться с тобой. Ты ведь это знаешь, правда?
— Знаю, — сказал он и скрылся внутри, чтобы задать своему папаше хорошенькую божественную взбучку.