Агнесса
Шрифт:
У некоторых аристократок прически делаются на несколько месяцев. Смазывают волосы каким-то клеем и делают два закрученных рога на голове, и вид получается надменный…
А молодые девушки прелестны — стройные, как козочки, в длинных брюках, много черных косичек, тюбетейка… Ветром от них пахнет.
Детей у Чойбалсана не было, взяли приемыша. Знакомая нам жена Чойбалсана вскоре исчезла. Он объяснил, что она оказалась враждебной Советскому Союзу, вот он ее и прогнал. Сейчас мне это такой чепухой кажется! Эта дикая кочевница, послушно подражающая мне во всем! Просто
Мы все время боялись заразиться. Когда в гостях угощали, мы ели вареную баранину, обрезая вокруг, съедали только сердцевину куска, там, где никто руками не трогал.
Одна знакомая, которая все умудрялась вывозить оттуда шелковые халаты, дезинфицировала их утюгом. Халаты вообще вывозить не разрешалось, вот она меня один раз и попросила надеть на себя, когда буду уезжать, чтобы таможня пропустила. Но Миронов запротестовал, несмотря на утюг, сказал: «Неизвестно, с какого это сифилитика».
А гигиена! Кому приспичит, просто присаживается под забором на корточки, правда, халатом прикроется. Увидит меня, приветствует любезнейшим образом, а сам…
Мы старались вводить культуру. Приказ был — прогонять всех из-под заборов, устраивать уборные. Но землю-то у них копать нельзя! Это же — тело Бога.
И вот теперь я вам расскажу про самое страшное — про долину смерти. Монголы — буддисты. Будда запретил им копать землю. Они скотоводы, им копать землю для пропитания не нужно. Рыбы, собаки у них священны. Разрешается есть барана, корову. Мертвых они не закапывают. Они одевают их в саваны и отвозят в долину смерти. Солнце, ветер — тела вялятся в саванах. Я ездила туда на машине с Фриновским и Мироновым.
Это большая долина, поле там все усеяно черепами, костями. На краю поля живут страшные дикие псы, все увешанные пестрыми тряпками. Когда привозят хоронить, псов этих подзывают (а они уже приучены к этому) и вешают им на шею пестрый лоскут. У некоторых таких лоскутов не счесть — значит, они многих покойников съели…
Вот мне рассказали такой случай. Однажды монгольская девушка заболела (была эпидемия оспы). Когда умирали от заразных болезней, врачи приказывали сжигать все, к чему умерший имел касательство, — вещи, юрту. И вот родные этой девушки, боясь, что врач нагрянет и велит все сжечь, не стали дожидаться ее смерти, а одели ее в саван и отвезли в долину смерти.
Псы-трупоеды не сразу набросились на нее, а она тем временем очнулась и стала стонать. В это время проезжала машина с русскими. Услышали стоны, остановились, увидели, что она жива, взяли ее и отвезли в город в больницу. Там ее выходили.
Когда она выздоровела, опекавшие ее русские поехали в тот род, откуда она, рассказали всю историю, спросили: «Возьмете обратно?» Родичи говорят: «Да, да, возьмем!» Но когда девушке этой сказали, она — ни за что! «Они, — говорит, — меня убьют! Потому что, если я вернулась из долины смерти, значит, я — злой дух». И стала русских просить, чтобы в городе никому не говорили, что она вернулась оттуда. Так и осталась при больнице, выучилась там и стала работать медсестрой.
Русские
Страшное было у меня тогда впечатление от этой долины. И еще усугубилось оно тем, что рассказал Фриновский Миронову, когда мы оттуда ехали. Рассказывать при мне он не стеснялся, шофер был свой человек, да он вряд ли и слышал — сидел впереди, а при таком сильном ветре (машина открытая) слова относило назад.
Вспомнили почему-то Евдокимова. Я, кажется, уже рассказывала вам, что Евдокимов был начальством Мироши, когда Мироша работал на Северном Кавказе? Ягода не любил Евдокимова. Дело дошло до крупных столкновений, и Ягода отстранил его совсем от чекистской работы. Естественно, что Евдокимов люто ненавидел Ягоду.
И вот мы едем на машине уже обратно из долины, на душе жутко, ветер свистит, о Евдокимове заговорили, чтобы отойти как-нибудь от впечатлений, и вдруг Фриновский спрашивает Мирошу:
— А знаешь, что он допрашивал Ягоду?
И рассказывает вот такую историю. Ягода не соглашался дать нужные показания. Об этом доложили Сталину. Сталин спросил:
— А кто его допрашивает?
Ему сказали.
Сталин усмехнулся, пососал трубку, прищурил глаза:
— А вы, — говорит, — поручите это Евдокимову.
Евдокимов тогда уже никакого отношения к допросам не имел, он уже в НКВД не работал. Сталин его сделал членом ЦК, первым секретарем Ростовского обкома партии. Его разыскали, вызвали. Он выпил стакан водки, сел за стол, засучил рукава, растопырил локти — дядька здоровый, кулачища во!
Ввели Ягоду, — руки за спину, штаны сваливаются (пуговицы, разумеется, спороты).
Когда Ягода вошел и увидел Евдокимова за столом, он отпрянул, понял все. А Евдокимов:
— Ну, международный шпион, не признаешься? — И в ухо ему…
Сталин очень потешался, когда ему это рассказали, смехом так и залился…
И еще Фриновский рассказал о своих встречах со Сталиным. Сталин иногда его вызывал, благоволил к нему. Как-то вызвал его, доволен им:
— Ну, — говорит, — как дела?
Это о работе органов.
А Фриновский набрался смелости и говорит:
— Все хорошо, Иосиф Виссарионович, только не слишком ли много крови?
Сталин усмехнулся, подошел к Фриновскому, двумя пальцами толкнул в плечо, как будто отталкивая доброжелательно.
— Ничего, — говорит, — партия все возьмет на себя.
Фриновский, помните, я вам говорила, когда-то пытался за мной ухлестывать. Теперь он словно меня и не замечал, я его никак не интересовала. Они с Мироновым делали политику.
Хотя Улан-Батор и был тогда просто большим кочевническим стойбищем, где в основном были юрты, но жалкие лавчонки его ломились от товаров. Английские, американские ткани, вязаные кофточки — чего только не продавалось! Там была свободная торговля. И Советы массу товаров забрасывали. Наши туфли, например, там можно было купить за полцены.