Агнесса
Шрифт:
— Простите, пожалуйста, меня за вторжение, мне нужен товарищ Миронов. Он здесь?
— А вы сами откуда? — спрашивает Колесников.
— Из Наркомата иностранных дел.
— Миронова здесь нет. Он уехал в наркомат.
— Давно?
— Да уже часа два.
— Простите, пожалуйста, что побеспокоил…
Вежлив до невозможности. Ушел.
Колесников спрашивает меня:
— Агнесса Ивановна, вы знаете этого человека?
— Нет.
— Я знаю всех, кто работает у нас в наркомате. Он не оттуда. Он из
Я похолодела.
Но вот опять телефон.
— Агнесса Ивановна, вас.
Я на миг ожила — Мироша!
Но… Мария Николаевна.
— Агнесса Ивановна, пожалуйста, скорее, скорее приходите домой!
— Зачем? Что случилось?
— Ваша мама больна…
Но я уже все поняла.
— Неправда, — говорю. — Мария Николаевна, скажите правду, что случилось. У нас в квартире чужие люди, да?
Молчит. Слышу, как она шепотом спрашивает кого-то: «Сказать? Можно сказать? Сказать?» Вероятно, разрешили.
Она мне только одно слово:
— Да.
— Иду.
Колесников страшно расстроился:
— Я так переживаю, я так переживаю, я не могу (чего не может — неясно), я так взволнован, я…
— Успокойтесь, — говорю, — вы переживаете, а я нет. Я еду домой.
Вызвала Сережину машину по телефону. Машина пришла быстро. Агулька ничего не понимает, скачет, веселится, шалит, нарочно не в тот рукав руку сует…
— Мы едем в цирк, да? Папа ждет нас там, да?
Мы спустились. Шофер тоже весел, как ни в чем не бывало (еще не знает). Подъехали к Дому правительства, он говорит:
— Так завтра мне в девять за Сергеем Наумовичем приехать?
Я уклончиво:
— Он вам сам позвонит.
Но он в ответ охотно (все Мирошу любили):
— Я в девять приеду.
Входим в квартиру. Их там полно. Рожи фашистов. У одного, помню, нижняя челюсть выпячена, нагло так папироска на губе приклеена, того и гляди свалится. Ждут…
А я… я никогда не теряю присутствия духа. Спокойно снимаю в передней пальто, села на стул, снимаю боты. Агулька притихла, смотрит во все глаза на чужих. Я ей:
— Раздевайся, мы домой пришли.
— А в цирк?
— У нас теперь дома цирк.
— Но я хо-чу-у…
Мама мне навстречу на костылях, кровинки в лице нет, губы дрожат.
— Ага, что это? Что это за люди? Зачем?
— Не волнуйся, спокойно ложись спать. Мария Николаевна, уложите, пожалуйста, Агулю и помогите маме.
Мама на грани рыдания.
А они в нетерпении — обыск по закону должны делать при мне, есть такая формальность. Я села за стол, оперлась на локоть, не смотрю на них. А они все перерыли в первой комнате, все перевернули вверх дном и переходят во вторую, и я с ними должна идти.
Вдруг прибегает этот тип в белых бурках, который якобы из Наркоминдела, но куда делась вся его вежливость, вся любезность, влетел и давай на меня грубо кричать:
— Где ваш муж? Вы мне все
А я спокойно:
— Я вас уверяю, что он пошел в наркомат.
А у самой радость: ага, думаю, значит, он от вас ушел! Не попался к вам в лапы!
А этот в белых бурках продолжает кричать:
— На какой машине он уехал?
— Понятия не имею.
Кидается к телефону, звонит Колесниковым, опять голос вежливый, сладкий, как сироп, как патока:
— Простите, скажите, пожалуйста, где ваша машина?
Вероятно, Колесников ответил, что не знает.
Этот в бурках звонит в гараж. Машина Колесникова, оказывается, уже там. А Мироши нет, и я радуюсь, и я счастлива — не поймали, не поймали! Свободен!
«Белые бурки» орет:
— Есть у вас родственники?
— Есть, — говорю.
— Назовите их телефоны.
Я раскрыла сумку, достаю записную книжку, он грубо вырвал ее. Так и не вернул мне ее потом. Стал звонить к брату Мироши. Мироши, конечно, там нет…
Так он бесился до двух часов ночи. В два часа я услышала длинный разговор с наркоматом в успокоительных тонах. Тогда я поняла — Сережа пришел. Кончилась его свобода.
Все они были бандиты, кроме одного. Он единственный говорил со мной по-человечески. Молодой, не хамская рожа. В кухне продиктовал мне адрес, сказал:
— Туда вы можете обращаться с запросами о муже. Там вам все объяснят.
— Завтра можно?
— Ну завтра еще рано. Через несколько дней.
— А передачу можно?
— Вам там все скажут.
После обыска опечатали у нас пять комнат, только одну оставили нам. Там мы все сгрудились: мама, преданная нам Мария Николаевна, Агуля, Боря, кажется (первое время, пока я не отправила его к сестре), и я.
Через три недели после ареста Сережи мне вдруг вечером позвонили с Лубянки. Я целый день бегала по разным делам к знакомым, друзьям и даже Абрашку вызвала в сквер поговорить, что-то, может быть, от него узнать — он ведь везде отирался. Работы я пока не искала. Деньги, и немалые, были на мое имя положены в сберкассу — Мироша и это предусмотрел.
После целого дня беготни прихожу домой. Мама:
— А тебе целый день звонили.
— Кто?
— Не говорят.
И вот уже поздно, за полночь этот звонок. Очень вежливый молодой мужской голос:
— Агнесса Ивановна? Здравствуйте. Простите, что так поздно. Мы вам звонили несколько раз днем. Говорят из Наркомата внутренних дел. Не можете ли вы приехать сейчас к нам? Только не забудьте взять паспорт.
Я прямо:
— Вы меня арестуете?
— Вы боитесь? Ну, если боитесь, можете не приезжать. Но приехать в ваших интересах. Если решитесь приехать, то вам надо пройти в приемную — Кузнецкий мост, двадцать четыре. Знаете? Там вам все расскажут.