Агрессия. Хроники Третьей Мировой. Трилогия

Колентьев Алексей Сергеевич

— Мы не имеем влияния на командование союзных частей в этом регионе, господин генерал и я не понимаю…

— А я объясню, господин посланник. Силы Коалиции в этом районе состоят из прибалтов и финнов, которые сейчас проявляют наибольшее рвение в войне против России. И я не прошу их отзывать, поскольку понимаю ваше положение.

Правая бровь посланника непроизвольно поползла вверх, и он спросил опережая мои пояснения:

— Тогда в чём же состоит ваша просьба?

— Всё предельно просто, господин Лебелль. Поддержку этих частей средствами радиоразведки, артиллерией и авиацией, осуществляют французские войска. Если вдруг, связь пропадёт, самолёты с вертолётами не прилетят, а артиллерия не станет стрелять, нам этого будет вполне достаточно в качестве жеста доброй воли и фактического принятия условий брюссельского меморандума. Явно вас никто обвинить

не сможет, а вскоре… Всё течёт, всё изменяется, месье Лебелль.

Француз был реально ошарашен, смущён и дезориентирован. Подобное предложение означало, что у русских либо есть какой-то убийственный козырь до которого не докопалась ни одна разведка союзников, либо это очень дерзкий блеф. Но глядя мне прямо в глаза, Лебелль сумел разглядеть нечто такое, что удержало его от возражений. Он просто кивнул в знак согласия и прошептав что-то китайскому чиновнику дал понять, что его миссия выполнена. Кивнув французу на прощание, я поднялся с кресла и мы вышли в другую дверь, ведущую к служебному лифту. Ход сделан, посмотрим, что из этого получится.

Уже в тамбуре, отделявшем длинный коридор от гулкого ангара, внутри которого уже начинал прогревать моторы тяжёлый транспортный самолёт, Костя снова спросил меня, пока рёв двигателей не заглушит любой звук совсем:

— Алексей Макарович, а зачем вы ему карту показали, ведь теперь они знают, что направление главного удара их группы раскрыто?

Имея светлую голову, когда нужно что-то достать или обеспечить, Ларионов был слишком горяч и скор в суждениях. Недостаток молодости, который скоро уйдёт, иногда позволял мне вслух проговаривать уже принятые решения, порой исправляя неочевидные с первого взгляда недоделки. Поэтому я ответил насколько возможно откровенно:

— О том, что мы знаем про чухонские бригады, натовцы наверняка знают и так. Но даже если нет, то это лишь послужит доказательством нашей осведомлённости.

— Но как же ополченцы? Ведь враг может изменить направление ударов, перегруппироваться и ударить в другом месте.

— Может, но не станет. По данным перехватов и сведениям фронтовой разведки, чухонцы слишком сильно рассчитывают именно на помощь французского контингента. Им прекрасно известно, где и сколько ополченцев им сможет противостоять. Эти неофиты буквально упиваются своим превосходством, поэтому ничего менять они не станут. К тому же, Лебелль ведь не побежит к финнам в штаб, он доложит своему начальству, а то в свою очередь не станет слишком торопиться с тем, чтобы дать «младшим партнёрам» эту информацию.

В очередной раз я заметил, как на щеках адъютанта заиграл лёгкий румянец. Костя всё ещё сердился, что не смог додуматься до подобного самостоятельно, поэтому я добавил:

— Ничего, это пройдёт. Ты всё ещё мыслишь шахматными категориями, в то время как война, это покер. Числа, точный расчёт результата тут не работают. На войне все действия строятся в расчёте на личность противника, на интуиции и тем возможностям, которые мы обязаны от него скрыть до поры. Или показать кое-что, дабы он перестал нервничать и играл по нашим правилам.

— И когда же этот козырь можно будет предъявить?

— Как всегда в игре с большими ставками, Костя — в самом конце партии…

К самолёту мы добрались, когда восточный ветер принёс стылую, мозжащую сырость. Плотнее закутавшись в бушлат и пряча слезящиеся от ветра глаза, я без посторонней помощи взобрался во вместительное брюхо транспортника. Тут нас встретил командир корабля и с некоторой предупредительностью, которую он всячески стремился скрыть, проводил в отдельно отгороженный закуток рядом с пилотской кабиной. Тут было два удобных кресла и от остального трюма нас отделяла довольно толстая переборка. Поэтому было относительно тихо и очень тепло. Вытянув ноги и отставив костыль к стене, я прикрыл глаза, чтобы собраться с мыслями. Самолёт взревел и медленно набирая разбег стал выруливать на основную полосу. Вскоре земля затряслась, сто эхом отдалось в пульсирующей резкой болью ноге. А потом, тяжёлая туша транспортника вдруг замерла в воздухе, породив восхитительный момент свободы от земного притяжения. Пилот лично заглянул к нам и сказал:

— Всё, легли на курс, товарищ командующий. Через пять минут встреча с эскортом, до пункта назначения три часа сорок восемь минут…

Летели мы в небольшой посёлок — Солнечный, что находился в нескольких десятках километров от почти нетронутого войной Комсомольска на Амуре. Там размещался контрольно-измерительный пункт военно-космических сил.

Правда, сейчас он был переоборудован в нечто вроде секретной тюрьмы, первой настоящей тюрьмы новой России. Более семи уровней, пять сотен метров в глубину, полк охраны и пока всего три десятка узников в одиночных камерах.

Дело в том, что в то время, как большинство праздновало первую победу над врагом, некоторые готовились к перевороту. Молодой и амбициозный генерал Афанасьев с десятком единомышленников остановил наступление на своём участке фронта. Затем, пытался выслать парламентёров к американцем и отдал приказ группе специально отобранных солдат и офицеров из числа комендантской роты второго корпуса, проникнуть на главный КП штаба центрального фронта и арестовать меня, со всем аппаратом генштаба.

Причина по которой Афанасьев решил поднять мятеж, до сих пор вызывала у меня чувство гадливости. Он, оказывается, серьёзно верил в весь этот бред про сталинские репрессии, всероссийское покаяние. Даже высказывался, что неплохо бы монарха призвать. Уж не знаю, может даже дворянином себя ощущал. А тут ещё и карьерная ступенька подоспела. Дело в том, что чин генерал-майора, Афанасьев получил всего за неделю до начала вторжения. На тот момент ни я, ни другие офицеры этому факту значения не придали. Молодой генерал толково организовал дела в корпусе, а до этого отлично служил при штабе округа, не дрогнул как многие в тот момент. Потом было наступление, Второй Корпус воевал хорошо, грамотно. Думаю, происходило это не от того, что предатель хотел себя показать с лучшей стороны. В деле, которое я просматривал кутаясь в тулуп сидя у иллюминатора, был материал о том, что уже тогда отбирались офицеры по принципу личной преданности Афанасьеву. Его начальник разведки — полковник ГРУ Ольховников, отыскивал знакомых Афанасьева, подтягивал своих сослуживцев из других подразделений. Он же организовал устранение старшего лейтенанта Вартаняна, своего подчинённого из особого отдела корпуса. Вартанян случайно вышел на схему захвата светлогорского ЗКП и не подумав, доложил заместителю Ольховникова, также вовлечённого в заговор.

И план бы несомненно удался, ели бы не предусмотрительность полковника Мережковского, начальника особого отдела 46-й мотострелковой бригады 2-го корпуса. Когда им из штаба Афанасьева пришло распоряжение обеспечить американским парламентёрам коридор, для прохода через позиции его бригады, тот через голову командира части, обратился непосредственно в разведотдел фронта. Там панику поднимать не стали, предложив Мережковскому проверить лояльность своего комбрига. Особист выехал в штаб бригады и как оказалось вовремя: путчисты арестовали командира бригады и весь его штаб, под предлогом измены Родине. Мережковский со своими людьми комбрига со штабом освободил. Вскоре, цепочка единоначалия была полностью восстановлена, американцы отброшены даже далее, чем в ходе наступления, а Афанасьев с преданными ему людьми был блокирован силами двух рот полка Внутренних войск. После суток переговоров, мятежники сдались и были эпатированы в тюрьму закрытого типа «Солнечный». Рядом располагалась туристическая база, теперь полностью переделанная для нужд персонала охраны. Заключённых держали в расконсервированном сейчас десятиуровневом запасном командном пункте космических войск. Узкие, похожие на пеналы коморки, минимум света, абсолютная звукоизоляция, двухразовое питание. Осмотр врача раз в два месяца, Ольховников уже тронулся рассудком, как и некоторые другие участники заговора. Но Афанасьев держался, следователям отвечал высокомерно, даже шутил. В ходе допросов выяснилось, что главными подстрекателями были именно Афанасьев и его близкий друг Ольховников, с которым они вместе служили ещё в Москве, при генштабе…

— Подлетаем, Алексей Макарович…

На земле ещё больше завьюжило, видимость существенно снизилась и наш джип, как и обе машины сопровождения, двигались почти шагом. Дорога от небольшого аэродрома до КПП тюремного комплекса растянулась почти до шестнадцати сорока. И когда двойные створки ворот наконец-то открылись, были уже густые осенние сумерки. Снежная пыль блестела в жёлтом свете фонарей, культя снова начала ныть, как это бывает на холоде. Во внутреннем дворе нас встретил начальник тюрьмы майор Померанцев и недавно назначенный главным военным прокурором полковник Мордвинов. Померанцев выглядел простовато: под пятьдесят, круглое обветренное до багровой красноты лицо с крупными чертами, белая от седины плешивая голова, сейчас прикрытая обмятой по фасону служак «ушанкой». Майор чётко отдал честь, мы обменялись рукопожатиями: