Ах, война, что ты сделала...

Синельников Геннадий

Будучи уже заместителем командира полка, читал служебные характеристики на прибывающих в часть офицеров-афганцев. В них писалось, что тот или иной принимал участие в 10–15 боевых операциях, иногда больше, но чаще — меньше. Всегда удивлялся: и это всего за два года? Это чем же они тогда занимались там все остальное время? Хотя, конечно, по большому счету на войне хватало и одного боя для смерти и впечатлений на всю оставшуюся жизнь. Каждый бой, с его жертвами, кровью, острыми ощущениями, всегда страшен и неповторим.

Человек на войне — загадка. Что движет им, что заставляет без содрогания бить, крушить, сжигать, резать, убивать,

одним словом, делать то, что раньше, возможно, он никогда и не сделал бы? Стремление выжить? Да, именно оно толкало нас на кровавые дела, заставляло приспосабливаться и подчинять себе ситуации, делать все необходимое для выживания. Наша часть в начале восьмидесятых была одной из самых действующих и боевых. Это объяснялось близостью с Пакистаном, откуда непрерывно шли на Афганистан банды, военная помощь «повстанцам». Отдыхали редко. Всего несколько раз, наверное, в неделю не выходили на боевые. Да и то это было связано с началом летнего и зимнего периодов обучения, работой партийного съезда, Олимпийскими играми. А так постоянно на выходах. Выходили в составе бригады, батальона, роты, сборных подразделений. Бывало, что приходили в бригаду, заправлялись топливом, пополняли боезапас и снова уходили. Сколько было у меня боевых выходов за два года, я даже и не считал. Но, думаю, что их было достаточно много — длительных и коротких, с потерями и без, но всегда выматывающих, опасных и непредсказуемых.

Однажды услышал от более позднего поколения афганцев выражение «лечь на сохранение». Речь, конечно же, шла не о беременных женщинах в ожидании родов, а солдатах и офицерах действующей боевой армии, которым до замены в Союз оставались считаные дни. Чтобы не искушать судьбу, заменщиков по возможности старались не отправлять в рейды. У нас такого не было, потому что в наше время не идти в рейд со своими подчиненными, друзьями было признаком трусости, малодушия, чем-то из ряда вон выходящим. Хотя… Уже перед самой своей заменой услышал рассуждение офицера из числа так называемого нового поколения.

— Командир, я не пойду сегодня в рейд, хочу своими делами заняться. Думаю, что духи не обидятся на меня за это, да и Апрельская революция особо не пострадает.

Мы на сохранение не ложились, хотя часто до дикого страха не хотелось идти в рейд, но шли, потому что идти нужно было!

Однажды вечером провожали в Союз очередную партию счастливчиков. Они отслужили свой срок и завтра ждали свой последний отсюда самолет. Собраны чемоданы, накрыты столы. Воспоминания, теплые прощальные слова. Радовались и мы за них, мечтая о своей замене. Особенно радовались за прапорщика Олега Чегурова, старшину 5-й мотострелковой роты. Добросовестный, порядочный военнослужащий. Совсем недавно у него родился второй ребенок, и комбат сделал ему служебную командировку в Союз. Олег заехал домой, подержал на руках недавно родившегося ребенка и, пообещав очень скоро вернуться назад, и уже навсегда, возвратился в часть. В бригаде его уже ожидал заменшик. И вот они оба: Олег, счастливый и радостный, и его сменщик, напуганный непривычной обстановкой и условиями жизни. В тот вечер мы сидели допоздна. А утром 14 августа 1981 года дали сигнал на выход в кандагарскую «зеленку».

— Олег, ты куда идешь, а самолет? — шутили сослуживцы, увидев как тот вместе со своим сменщиком что-то обсуждал у БТРов.

— К самолету успею. Вот только схожу в последний раз. Надо же молодому старшине показать его место в бою. — Он ободряюще похлопал испуганного прапорщика по плечу. — Не бойся и запомни: прячься, не прячься от смерти, а если ты ей нужен, она тебя обязательно найдет. В этот БТР не садись, в нем поеду

я, и вообще запомни закон: в один гроб вдвоем садиться не нужно. Поедешь в том, — и он указал на БТР, в котором не было старшего.

И мы пошли. Через некоторое время я услышал по рации, что 5-ю роту обстреляли из гранатометов и автоматического оружия. Комбат поставил мне задачу: выйти ей на помощь. Ведя огонь по зарослям виноградника, пошли к роте.

Остановились у подбитого из колонны БТРа. Солдаты вытаскивали из него двух человек. Один солдат уже погиб. Вторым был прапорщик Павел Шихатов, старший техник роты, исполнявший в том бою обязанности командира взвода.

У прапорщика взрывом гранатомета были повреждены глаза. Когда вытаскивали раненого из бокового люка, еще одна душманская пуля вошла в него. Тело обмякло.

— Эх, Паша, не уберег ты себя! Как жаль!

Подогнали другой БТР, перетащили истекающего кровью прапорщика в него, поставили обезболивающие уколы. На его лицо нельзя было без содрогания смотреть — кровавые глазницы, иссеченное осколками лицо, одежда.

«Наверное, не жилец», — с горечью и сожалением подумал я.

Отправили БТР с ранеными в госпиталь, а сами пошли дальше. Когда мы вывели пятую роту в безопасное место и я подошел к БТРу, где за ротного был замполит Олег Соболев, мне показалось, что он плачет.

— Олег, что случилось?

Соболев повернулся ко мне. В его глазах была неописуемая тоска и ненависть.

— Олега Чегурова убили, сволочи, смотрите! — Он раскрыл кулак и показал мне что-то розовое, лежащее на его ладони.

— Это его мозги. Все, что осталось от головы. Эх, Олежка!

Соболев плакал. Всхлипнул и я. Не верилось! Всякое мы видали, но чтобы такое? Не пойди Чегуров в этот рейд, возможно, что сейчас он был бы уже дома или где-то на подлете к Ташкенту! Но он оказался здесь. Говорили ему друзья: «Береженого бог бережет!» А он не поверил! Кого винить теперь в этом? Такая вот трагедия!

Когда душманы начали обстрел роты, Олег Чегуров вел огонь из автомата. Закончились патроны. Он крикнул солдатам, чтобы подали ему заряженный магазин, и потянулся за ним. И в это самое время струя выстрела гранатомета попала ему точно в голову.

Мозги, которые держал Олег Соболев, нашли прилипшими к внутренней броне БТРа, а в его палатке стоял чемодан с подарками для детей и жены. Его очень ждали дома, но на свой самолет он опоздал… Такой человек, как Олег, не мог лечь на «сохранение»!

Служил у нас в батальоне замполитом роты лейтенант Янов. Иногда я сожалел, что он пришел на смену Владимиру Пученкову. Однажды в часть приехала делегация крестьян и заявила, что в одном из кишлаков советские обворовали дукан, вынеся из него магнитофон, керосиновые лампы, радиоприемник, леденцы и многое другое. Начальник политотдела вызвал меня и показал на клочок бумаги с написанным афганцами номером БТРа роты лейтенанта Янова. Дождавшись прихода роты с задания и изъяв награбленное, я попытался объяснить Янову, что он совершил недостойный офицера, тем более политработника, поступок. Но лейтенант, что называется, встал в позу. Он начал обвинять командование батальона в том, что это мы не обеспечили личный состав электроосвещением, не создали ему хороших бытовых условий, а поэтому он поступил так, чтобы таким образом восполнить недостающие для жизни и быта предметы и вещи. Своим недовольством и высказываниями он подвел меня к мысли, что поступил правильно, разрешив солдатам взять то, что они хотели, и ничего плохого в этом нет. Мы вели борьбу с подобными фактами, а здесь политработник фактически явился организатором вооруженного массового грабежа.