Ахэрээну
Шрифт:
Устроился за столом с книгой. Древний хронист писал о войне, в которой горы Эннэ окончательно отошли нынешней Хинаи, тогда носившей другое название. Знали бы далекие предки, что будет на этой земле, порадовались бы или огорчились? Ведь как-то же они себе представляли грядущие дни.
— Господин, к вам вестник, — послышался голос охранника по ту сторону полога.
— Пусть войдет.
В палатке появился юноша в форме; Кэраи так и не научился различать все тонкости, откуда, из какого отряда. Это был другой язык, военных, а не придворных.
Что-то в облике показалось знакомым, но известие
— Письмо, голубь принес в крепость, — гонец протянул узкий кожаный футляр. К лапам голубя такое не привязать, конечно, зато надежная защита в дороге потом.
Непонятное чувство возникло, и, пожалуй, не слишком приятное. Взял футляр, почти соприкоснулись руки, и было это… словно едва не задел густую липкую паутину.
— Ты можешь идти.
Все-таки что-то тревожащее было в том движении, с каким юноша отступил назад и выскользнул из палатки. Невнятная мысль оформилась, приняла четкий контур: военные двигаются не так. И новобранцы из крестьян — тем более. «Скользящие в тени», незримые шпионы? Такие не передают официальные письма.
Эх, а вот это плохо.
Письмо предназначалось для брата, но это Кэраи понял, уже сломав печать, по обращению. Теперь уж всяко надо прочесть, все равно Тагари не поверит в случай.
Как это вышло? Вестник не мог перепутать, разве что его самого ввели в заблуждение.
Кэраи поднялся, выглянул из палатки. Горели костры, пятна света и тени метались по земле и холщовым стенам. У самого выхода сидели двое его охранников, разговаривали, но молодого солдата не было видно. Можно спросить, куда он направился, отыскать, но, если это и правда не обычный вестник, его не найти так просто. Охранники не заметили Кэраи, и тот вернулся за стол.
В письме командира Асумы говорилось о падении Сосновой. Кэраи несколько раз перечитал скупые ровные строчки. Быть этого не могло, но было — рухэй прокрались тайными тропами в середину гор Юсен, сожгли крепость, а командир Срединной с небольшим отрядом сейчас находится там. И намерен переловить врагов всех до единого.
Не надо было обладать блестящим умом, чтобы придти от этого в ужас. Осорэи, выходит, сейчас вообще не защищена. Сколько прошло дней с тех пор, как написано было письмо? Вот дата… три дня. Из них день голубь летел до крепости Трех Дочерей, еще двое суток, верно, снаряжали посланника, и потом тот догонял отряд генерала. Все равно долго, где-то замешкались. Это войско ползет, а конный галопом доскачет куда быстрее.
Кэраи уже снова приподнялся, отдать брату письмо, но где-то на задворках мыслей зашевелился червячок сомнения. Надо ли, прямо сейчас, когда у Тагари радость, а изменить уже нельзя ничего? Никто не узнает, отдано ли письмо, помимо этого посланца. Его отыскать бы, выяснить, кто это, и видно будет, как поступить.
Только где же его найти, раз уж сразу остановить не успел…
Шевельнулся полог над входом; вроде и не отодвинулась в сторону тяжелая ткань, так, дуновение ветра — а тот, про кого думал, уже стоит в палатке, и совсем рядом.
Как же его пропустили?
— На самом-то деле в военном лагере проще простого обмануть чью-то бдительность, — сказал вестник задумчиво. — Вроде бы
Ох ты пропасть… как мог не узнать эти черты, эти удлиненные, словно чуть к вискам приподнятые глаза, сейчас прищуренные выжидательно? А волосы он сколол и прихватил воинской повязкой, ни малейшей небрежности.
Совсем не такой, как тогда, в страшном коридоре конюшни.
— Наконец-то узнали меня. А ведь я даже не старался этому помешать.
И тот же голос — не глухой, не звонкий, теплый и холодящий одновременно. Выходит, права была Лайэнэ?
— Так и не получилось поверить ей? — сказал чуть сочувственно, и будто мысли прочел. Или и впрямь?
— Смотри, — гость отринул вежливое обращение, повернулся к лампе и опустил пальцы в пламя. То сперва взвилось радостно, охватив едва не всю кисть, а потом побледнело, съежилось — уже едва тлел фитилек. Энори убрал руку; пламя, посомневавшись, вновь поднялось до прежней высоты, налилось оранжевым.
На гладкой коже не было и малого следа ожога, она даже не покраснела.
— Некоторые монахи умеют так, и колдуны рухэй, — голос Энори звучал издевательски, — Выбери лучше вторых, думая, кто я: ни в одном храме меня не примут, слишком жестоко навязывать меня им.
— Кем бы ты ни был, ты не можешь не рисоваться.
По губам гостя скользнула удивительно нежная, почти застенчивая улыбка.
Охрана в двух шагах, за полотняными стенками. Достаточно зова…
Ни звука не получилось. И подняться не вышло, и хоть сбросить на пол лампу — пожар привлек бы внимание.
Я все-таки был дураком, подумал Кэраи. Она пыталась, как могла.
Энори спокойно наблюдал за его стараниями, стоя рядом. Протянул руку, поправил лампу, сдвинутую совсем немного; аккуратно сложил записку из Сосновой, будто послание предназначалось ему. Оглянулся; Кэраи понадеялся, что хоть в этот миг удастся позвать охрану, но нет. А Энори уже снова смотрел на него, уже без тени улыбки.
— Сейчас сумерки… Ты ничего не сможешь наедине со мной, даже закричать не сумеешь, если я не позволю, — несмотря на такие слова, похоже, он не угрожал, говорил рассеянно и думал о чем-то своем.
— Чего ты хочешь, зачем явился?
— Не за тем, чтобы убить тебя. И твой старший братец спокойно сидит у себя в шатре или занят обходом, не знаю. Хотя ты пытался отнять то, что мне дорого, а он — мою жизнь, я не трону его сейчас. Все уже сделано, и катится, словно камень с горы — можно устроиться поудобней и смотреть.
Присел на сундук, на краешек, готовый подняться в любой миг.
— Все сложилось, как я мог только желать. Вы — все — научили меня понимать очень многие вещи, ненужные моим сородичам. Ваш Дом своим влиянием здесь мешает Золотому трону, но это уже не единственная причина его неприязни. Тагари не удалось сразу пресечь нападение, и север заполыхал. Столица давно зла на Хинаи за невозможность прежних торговых путей, товары выросли в цене — ведь для многих это важнее войны? Даже если твой брат чудом победит, ему уже не дадут остаться командиром, и что он сделает? Ты знаешь — сам опасался мятежа. Я буду рад, если он выживет в сражениях, его смерть все равно неминуема, но тогда она будет позорной.