Ахейский цикл (сборник)
Шрифт:
Боги и люди Генри Лайона Олди
Всегда сочувствовал Цицерону. И не только потому, что умер старик скверно, зарезанный негодяем, которого сам же и спас от "высшей меры". Но в тот миг, когда клинок из скверной италийской стали перерезал консуляру горло, Марк Туллий мог надеяться, что уж потомки-то признают… Признали. Но только как златоуста, соловья тускуланского. А вот о чем соловей сей пел — это нам, пожалуй, уже и неинтересно. "Преданья старины глубокой", да и ошибался старик Цицерон не раз и не два. Ведь что говорил? "История — свидетель времен, свет истины, жизнь памяти, учительница
Не он один, конечно. Сквозь серый туман веков доносятся глухие голоса: Гесиод, Овидий, Лукреций Кар — хулители своей эпохи. Золотая античность для них — "железный век", и не более. Некий персонаж по близкому поводу предлагал: взять бы такого, да на Соловки! Увидели бы! Оценили…
Мы, граждане настоящего Железного века, пережившие Армагеддон, имеем полное и законное основание посмеяться над этими идеалистами. Мы-то знаем: история учит только тому, что ничему и никого не учит. Зевс–Юпитер с этой древностью, которая даже сама себя не могла оценить! Что нам Гекуба?..
Когда я взял в руки свежую — новорожденную — рукопись моих коллег, с первой же строчки уверявших, что герой обязательно должен быть один (не два, не семь, не все как один), то первым делом вспомнил не Аполлодора с его "Мифологической библиотекой" и даже не Куна, любимца книгопродавцев, а полузабытого и малоизвестного даже в лучшие времена венгра Мештерхази. Того самого, что перед смертью благословил ввод "ограниченного контингента" в братский Афганистан. Был себе писатель, в юности католик, попозже — коммунист, соцреалист и автор нашумевшей в свое время книги "Загадка Прометея". Сам Прометей, сын Иапета, Зевесов кузен и эллинский Люцифер проходил у Мештерхази как-то боком, а вот Геракл… Странно, что в конце книги отсутствовала рекомендация о посмертном приеме товарища Геракла Алкида Амфитрионовича в члены Партии. Он и мудр, и политически грамотен, и биография без сучка–задоринки. Причем написано неплохо, на крепкой основе того же Аполлодора и иже с ним.
Итак, я перелистывал страницы рукописи поначалу не без робости, осеняемый тенями, скользившими по волнам моей памяти. Книга — дом. Очень уж боялся наткнуться в новом, только что сотворенном доме на привычные штампы, слегка задрапированные в хитоны, гиматии и фаросы. И в очередной раз узнать, что человек — не более чем злая бесхвостая обезьяна, одинаковая во все эпохи. В конце концов, уважаемый читатель — чего мы с вами не видели в веке до Рождества Христова ХIII–ом?! Что тот век, что этот…
Кое–чего все-таки не видели. Богов, например. Не Вождей, Кормчих, Корифеев, а настоящих. Которые не потому боги, что умные, добрые и справедливые (не умные они, не добрые, а уж насчет справедливости…), а просто потому что боги. Для которых мир не "Мое", а "Я". С них и спрос другой. Распоследнему фюреру мы имеем право поставить на вид: человек ведь, грешно! А каков спрос с Громовержца?! В предках у него Хаос, дед — Небо, бабушка — Земля, а папаша — вообще Время. Что ему хомо сапиенс?! "Листьям древесным подобны сыны человеков…" Так, кажется, у Гомера?
Итак, всесильные, всемогущие, бессмертные, правящие миром, который и есть — они сами. Галилейский Плотник придет не скоро, а эти не сойдут, дабы исцелять и спасать. Для божественных Быков и Жеребцов (не в переносном смысле — в прямом) люди не более чем забавные гомункулы, у которых имеется
Но странное дело! Открываем книгу — и что же? "Плещут волны Флегетона, своды Тартара дрожат", а бледный Плутон, он же Аид, он же Гадес, он же Старший обсуждает с любимым племянником судьбу человеческого детеныша. Да не просто между делом, а с вниманием и даже душевным трепетом. Неужели — снизошли? С чего бы это?
Оказывается, снизошли. Вновь хочется перефразировать: боги, как и люди, кусают пальцы, когда сердятся. Только кусают не свои, а чужие — на то они и боги. Очередной "междусобойчик" у небожителей, Бывшие поднимают голос на Нынешних, обитатели Тартарлага — на номенклатурщиков Олимпа. Но соль в том, что на фронтах без перемен, стратегический пат. И Бывшие, и Нынешние увлеченно шарят по земле в поисках невостребованного булыжника. И — надо же! — нащупали одно и то же. Человек! И не вообще человек, а конкретный, который даже еще и не родился. Но — "мене, текел, фарес"! Компьютеры щелкнули (на сленге тех лет: "Громовержец повел бровями"), и вдруг выяснилось, что свет сходится клином на маленьком мальчике, который должен стать живой Молнией в руках того, кто окажется порасторопнее.
Остается оную молнию зачать, родить, воспитать нужным образом — и влепить в лоб супостату.
Большая стратегия — игры королей. Или богов. Эти игры описаны в книге свежо и подробно. Любой читатель, будь он даже знаток мифологии, получит истинное удовольствие от интерпретации титано-, гиганто- и прочих "махий". Бездны Тартара и вершины Олимпа реконструированы со всей тщательностью, недаром авторы отлично зарекомендовали себя в жанре "фэнтези$1 — в творении миров. Но книга хороша еще и тем, что в ней есть нечто более интересное, чем просто миры. В книге есть люди, и рискну заявить, что роман больше о людях, чем о богах.
И вновь над головой скользят тени. Да какие! Плавт, Ротру, Мольер, Клейст, Жироду, Фигейреду! Все они буквально обсосали историю рогоносца Амфитриона, земного отца Геракла. То-то повод для зубоскальства! Бог им судья, классикам… А ведь история не смешная. Подлая история. И в книге эта подлость показана со всей очевидностью. Один бог (подпольная кличка — Младший) лезет на ложе к чужой жене, зная, что в любом случае останется безнаказанным — ведь если что не так, то можно и бронзовым крюком в висок засадить. Другие небожители, делая свои ходы в "игре королей", не прочь убить беременную женщину или прикончить младенца. И ведь не авторы это придумали! Сами эллины и сочинили!
Итак, снова игры. Только играют с живыми людьми. Амфитрион, сын Алкея, внук Персея, лавагет фиванский, не рожден холопом, целующим ручку небесному барину за то, что снизошел для улучшения породы. Но век ХIII до — не ХIII после, а обидчик — не барон, от которого можно уйти в Шервудский лес. Найдут. И не пощадят, даже если криво усмехнешься, даже если не вовремя промолчишь…
По–моему, именно здесь век ХХ–й и начинает выпирать сквозь античные декорации. Слишком знакомо: не смей говорить, не смей молчать… И семья в заложниках — тоже очень знакомо.