Ахейский цикл (сборник)
Шрифт:
И все-таки игра начинает идти не по правилам. Потому что детей вдруг родилось двое, и Тартар не прочь пойти на "генетические эксперименты"; но главное — человек, как выясняется, не просто злая бесхвостая обезьяна. Хомо сапиенс Амфитрион не сломался. И это, пожалуй, главное, о чем говорит роман. Человек плох и слаб, но он — человек. Он может быть жертвой, но между жертвой и палачом неизбежна страшная, воистину смертельная зависимость (и снова век ХХ–й, снова тени — Набоков, Кафка!). Амфитрион живой — опасен, мертвый — еще опаснее, а возвращенный из ада (есть все же незаменимые, даже для олимпийских штукарей!) — опаснее в десять раз. Алкид и Ификл, его сыновья,
Конечно, отдельно взятый Громовержец сильнее отдельно взятого хомо сапиенс. Можно предательски (в лоб — уже опасно) покончить с сыновьями Амфитриона, можно устроить резню всех потенциальных Молний, залив их кровью берега Скамандра, можно топить, сжигать, стрелять из-за угла. "Гром победы раздавайся!" Только храбрый Зевс не спешит веселиться. Вместо триумфа — карантин. Между Олимпом и Землей вырастает железный занавес, и даже вездесущий Гермий, пра–пра–пра и так далее Штирлица, пробирается на "явку" с осторожностью, достойной истинного подпольщика.
Опять родное! И Парад Победы провели, и стяги к подножию кинули, а оно вот как обернулось! Поистине век–волкодав кидается на плечи! Где уж удивляться финалу, когда все тот же подземный Аид вместе с любимым племяшем горько сетуют на неблагодарных сапиенсов, которые посмеиваются — уже не в кулак, а по–голливудски — над "богоравными". Ох, где-то мы это уже слышали! И в средствах массовой информации уважать перестали, и в собственном хозяйстве порядку нет — границы без виз пересекают, по душам со следователем говорить не хотят…
Значит, книга все-таки о веке ХХ–м?! Нет, она о славном и по–своему красивом предгомеровском мифе с его простодушными нравами, наивными проблемами и цитатами из еще не спетой "Иллиады". Но и о нас с вами, поскольку люди остаются людьми — и в веке ХХ–м, и в веке ХIII–м до нашей эры, и даже в "зоне" доброго дядюшки Аида. Небесные генетики могут сотворить себе бога–Геракла, над которым потешались целые поколения греческих сатириков, но молчаливые тени сыновей Амфитриона–Изгнанника по–прежнему стоят на границе Миров — ничего не забывшие и не простившие.
Интересно, а что писал о Геракле златоуст–Цицерон? Признаться, ничего особенного. Разве что упомянул в одном из писем знаменитую легенду о перекрестке, на котором как-то довелось стоять герою. Две дороги: одна — легкая и бесполезная, другая — трудная, но ведущая к подвигам.
Наивный человек, Марк Туллий!
Шмалько Андрей Валентинович,
кандидат исторических наук.
Герой должен быть один
И вот прозвучал голос Змея:
— Смертный держит небо с богами. Что же тогда титаны?
И услышал:
— Мы не нужны. Не восстанут больше титаны никогда. Мир их кончен.
— Только боги нужны? Крониды?
— Не нужны и боги. Он и богов побеждает. Неприкованный держит он небо, потому что он — Сила.
И угрюмо прохрипел Змей:
— Да, теперь я знаю Геракла…
Книга первая
Жертвы
«При всей убежденности современного человека в том, что боги Греции являются только продуктом фантазии и что они нигде и никогда не существовали, все эти боги встают перед нами — Зевс, Гера, Афина, Афродита, и даже меньшие боги, нимфы и сатиры — облеченными в плоть и кровь и столь живо, что требуется немало мыслительной энергии, чтобы освободиться от этого сверкающего видения».
Парод [1]
Тьма.
Вязкая, плотная тьма с мерцающими отсветами где-то там, на самом краю, в удушливой сырости здешнего воздуха — приторно-теплого и в то же время вызывающего озноб.
Багровые сполохи.
Кажется, что совсем рядом, рукой подать, проступают очертания то ли замшелой стены, то ли утеса… нет, это только иллюзия, тьма надежно хранит свои тайны от непосвященных…
Впрочем, от посвященных она хранит свои тайны не менее надежно, обманывая глупцов видимостью прозрения.
1
Парод — вступительная песня хора в античной трагедии.
Гул.
Далекий подземный гул — словно дыхание спящего исполина, словно ропот гигантского сердца, словно безнадежный и бесконечный стон мириадов теней во мгле Эреба…
Ровный шелест волн. Да, это он. Это катит черные воды река, которой клянутся боги, — вечная река, незримая и неотвратимая, без конца и начала; и по берегам ее качаются бледные венчики асфодела.
Тьма.
Сполохи.
Знобящая духота.
Рокот воды.
Все.
— Мы пришли, Средний. Садись. Дальше идти необязательно — нет ушей, способных подслушать нас здесь.
Что-то заворочалось во мраке, и земля содрогнулась.
— Ну и место ты выбрал, Старший…
— Выбирал не я. Выбирал ты. Ты и Младший. Я взял то, что осталось. И, кроме того, ты знаешь более безопасное место? Я — нет.
— Ты прав, брат. Перейдем к делу — мне уже не терпится уйти отсюда.
— Многим не терпится. Но — терпят.
— Я — не многие, Старший. И я не люблю двусмысленностей. Поэтому скажи прямо, без обиняков — тебе известен последний замысел Младшего?
— А ты как думаешь?
— Ты опять прав. Иногда это раздражает… Конечно, тебе все известно. Но ты подумал, к чему это может привести?
— Мне частенько приходится думать, Средний, — обстановка располагает…
Лица говорившего (если, конечно, у него есть лицо) не видно, но тон ответа не оставляет сомнений в том, что Старший сейчас саркастически усмехается.
— Тогда ты должен понимать, как опасна эта идея, воплотись она в жизнь! Младший боится потерять власть, он всегда боится потерять власть, и судорожно придумывает себе новое… новое оружие, а мы по-прежнему помалкиваем и закрываем глаза на возможные последствия! Раньше это было допустимо — не тот размах, не та мощь, да и без нас, без Семьи…