Ахейский цикл (сборник)

Олди Генри Лайон

Сегодняшним.

Уже без вчера; еще без завтра.

— Гектор! Гектор и Троя! Это снаружи.

— Очухался, — кривая ухмылка Диомеда. — Живуч, зараза. Ты готов, рыжий?

— Да, Тидид.

В следующий миг кое-как укрепленные заново ворота летят наземь. Пылающий ушибленным величием Гектор готов разбиться в лепешку, но оправдаться за стыд поражения. В лицо атакующим: стрелы, дротики, камни. С мачт, с кораблей. Ведь это было, это все уже было однажды: наша самая первая высадка. Змея на алтаре свилась кольцом. Вцепилась в собственный хвост. Так и кажется: сейчас малыш вернется к прерванной игре. Взорвется эхом давнего крика: «Дядя Диомед! Я! Пусти меня!..»

И,

ринувшись за морским оборотнем, мы отшвырнем врага прочь.

Но на этот раз...

— Гонец от Патрокла! Патрокл спрашивает: пора?!

— Рано. Пусть ждет.

Море кипит вокруг кораблей. Людской шторм. Аякс-Большой, вскочив на борт и перепрыгивая с одного корабля на другой, впал в буйство. Отбивается причальным шестом — а в нем ведь двадцать два локтя длины! Медью окован! Убийственный шест буквально расшвыривает дарданов с пеласгами, и в гуще толчеи волчком вертится Аякс-Малый. Успевая везде, где требуется быстрая смерть. О, скорее туда, к ним, в кипенье бури... Натыкаюсь на острый, как игла, взгляд Старика. Трезвею. Мое место — здесь. Моя война: ждать. Не хуже, не лучше любой другой войны. Рана тут ни при чем.

Вот и факел.

Пора.

Бегать, оказывается, можно и с дыркой в боку. Если очень припечет: можно. До корабля Протесилая, замершего на ясеневых катках, сотня шагов. Добегу. Доползу. Прости, филакиец, но тебе корабль больше не понадобится. А нам: да. Если бы ты знал, для чего — я уверен, ты бы первым схватил факел.

Добежал.

Перед глазами: радуга. Взбесилась, цветная. Сердце, кулачный боец, частит короткими, болезненными тычками. Под ребра. В горло. В пятки. Размахиваюсь, рискуя вывихнуть плечо. Факел, описав короткую дымную Дугу, ныряет через борт. Смолой и маслом озаботились загодя: обшивка вспыхивает без раздумий.

Сигнал подан.

Мгновения сгорают на ветру одно за другим, как полыхает сейчас насквозь просмоленный корабль Протесилая. Ликуй, Троя! Горят ахейские суда! Вперед!

— Троя и Гектор!

И, львиным ревом против овечьего блеяния, громом Зевесовым, штормовым девятым валом, воздев к небесам обидную кличку, словно знамя, от речного берега обрушивается:

— ...Ахилл! Ахилл с нами!..

Прислушалась война. Замерла. Не почудилось ли?

Нет.

Не почудилось!

Благословен миг, когда в поле вылетает знакомая колесница, запряженная гнедым и белым жеребцами, когда все, кто еще не ослеп, могут наконец лицезреть наводящую ужас фигуру в знакомом доспехе и глухом, гривастом шлеме...

— Вернулся!

— Ахилл с нами!..

Ликование. Ярость. Экстаз обретения. Волна накрывает меня с головой. Если бы не рана, я бы тоже, захле-г бываясь воплем, ринулся туда, где сейчас решался исход сражения. Помешала боль в боку. Остановила, отрезвила. Кое-как доковылял к Диомеду, встал рядом. Зато носатый куда-то пропал. Небось не выдержал, в бой полез, однорукий наш.

— Бей!..

Отсюда хорошо видно, как с южного фланга, следуя через гати за колесницей Лигерона, в бухтуМуравьиной рекой вливаются мирмидонцы. И вместе с ними — фила-кийцы, которых привел с собой под Трою Протесилай, Без малого пять тысяч свежих, сильных, истомленных ожиданием бойцов! С севера, из-под скалистых круч Ройтейона, катятся саламинцы Аякса-Болыдого: второй резерв. А с кораблей, возле которых замешкалась часть испуганных дарданов, прямо им на головы начинают сыпаться таившиеся в трюмах мои свинопасы.

В тесноте: для пастырей абордажа лучше не придумать.

— Ахилл!

— А-а-ах!..

Всего лишь пятеро знают правду. Мы с Диомедом, Калхант, Патрокл —

и малыш Лигерон, изнывающий сейчас вдали от битвы. Да, ему очень хотелось доиграть любимую игру, но он дал слово. Пока зазнайка Носач сам не явится к нему, умолять на коленях... Малыш держит свое слово. Он привык играть по правилам. И это чудесно. Потому что мне страшно подумать, что было бы, вступи Не-Вскормленный-Грудью в бой!

«Ему выжгли сердце! в бою он убивает всех... слышишь? Всех, кто рядом?..»

Я слышу, Патрокл.

Слышишь ли ты?! — одетый в доспех малыша, скрыв лицо под забралом шлема. Рано поседевший изгнанник, неистовая, убийственная любовь с копьем в руке — мой Патрокл, ты ведь знаешь: фланговые «клещи», явление неуязвимого оборотня, ложь в панцире ослепляющей правды... Мы оба знаем: главное — другое. Вот они, два великих полководца: Ужас и Восторг.

Наш восторг и их ужас.

%%%

...Почему так?

...Почему именно избитый, отчаявшийся, умирающий, загнанный в угол и прижатый к стенке, едва завидев мчащееся от поворота дороги спасение, ощутив в руке твердость ясеневого древка, вместо затхлого дыхания обреченности вдохнув хмельной глоток надежды...

...Почему он становится опасней Гидры и смертоносней Медузы, и в его еще недавно тусклых глазах: крылья победы?!

Ответы — убийцы вопросов.

%%%

Это уже случалось с Одиссеем. Совсем недавно: целую вечность назад, в Авлиде. Когда черное облако окутало дуреху Ифигению, и рыжий басилей вдруг раздвоился. Сейчас памятное ощущение вернулось, сильно качнув землю под ногами. Битва давно откатилась от искореженных укреплений, в лагере остались мертвецы да раненые. Первых было много, очень много, особенно дарданов, пеласгов, ликийцев... странно: язык не поворачивался назвать их врагами. Вторых — куда меньше. Но убирать трупы или заботиться о собственной ущербной плоти никто не спешил. Взобравшись на вал, все смотрели туда, где пыльное облако, взблескивая сполохами металла, неотвратимо двигалось к замершей на холмах Трое. Моргали, терли глаза, густо налитые кровью: там, в глазах, щедро проливая алое с серебром, билось отражение боя. Исход близился.

Бок дергал гнилым зубом. Мучил. Издевался. Чувствуя себя Прометеем [203] в час явления коршуна-палача, Одиссей скрипел зубами. Не в силах разобрать подробности, рыжий видел лишь, что защитники города в панике отступают, бегут, бросая оружие, а ахейцы гонят их к Скейским воротам. Будто итакийские овчарки — овец. Сбивая в кучу. Направляя. Безнаказанно и сосредоточенно. Почти сразу взгляд сделался чужим, Далеко Разящим, влюбленным в битву, приближая ее вплотную. Рывком. Так разбегаются жарким днем: взлететь над краем скалы и, вздымая тучу брызг, окунуться в соленую прохладу моря. Рыжий прометей знал, что по-прежнему стоит на валу рядом с Диомедом, но все его чувства кричали о другом.

...В лицо падают Скейские ворота. Нараспашку. Под ногами бьется в падучей колесница. Буйствует возничий. Терзает стрекалом взмыленных, одуревших коней, готовых рвать врагов зубами, подобно бистонским жеребцам-людоедам. И человек, которого уже нельзя назвать человеком, как нельзя сопротивляться судьбе, разит копьем направо и налево. Ну же, Патрокл! Давай! Ворвись внутрь, остальные устремятся следом — и война захлебнется! Словно в ответ беззвучному призыву, с неба рушится златая смерть. Чума с проказой, слитые воедино и посланные в полет. Не глядя, Патрокл закрывается щитом, и смерть надрывно визжит, скользя по гладким бляхам.