Ахейский цикл (сборник)
Шрифт:
— А кто? — Амфитрион даже не заметил, кому принадлежал вопрос.
— Не знаю. Вроде как тень… на тебя, папа, похожа. И на дядю Алкида. Говорила… говорил: я твой дед Амфитрион, сын Алкея-Микенца.
— Врешь! — выдохнул Алкид, уронив на пол бронзовую подвеску, которую до того рассеянно вертел в пальцах.
— Вот и он сказал, что не поверят. Тогда велел: расскажи им, как дом наш горел, когда твоего отца и его брата еще на свете не было, а бабушка Алкмена в тягости была, ногу подвернула и чуть не задохлась — еле вытащили…
— Было, —
— Или как ночью в переулке напали на нее, когда от Навсикаи шла — а я… то есть он отбил бабушку у шестерых. Одному, говорил, горло его же собственным ножом перерезал…
— Было! — Алкмена смотрела на мальчишку совершенно безумными глазами, и Амфитрион решил: достаточно.
— Это действительно было, мама? — глухо прозвучал в наступившей тишине голос Ификла.
— Было. Я вам никогда не рассказывала…
— Значит, правда? — Алкид подобрал злосчастную подвеску и ссутулился, стараясь не глядеть на Иолая.
— Как он там… дедушка твой? — взгляд Алкмены молил: «Скажи хоть что-нибудь!» — и Амфитрион не выдержал.
Отвел глаза.
— Говорил — неплохо ему там. В Аиде этом. На Островах Блаженства живет. Один. Никто не мешает. Вас всех к себе ждет. Но предупреждал, чтоб не торопились — он подождет, у него теперь времени много. Даже слишком.
— А еще что говорил? — Ификл весь подался вперед. — Еще хоть что-нибудь?!
— Говорил, — охотно согласился Амфитрион. — Дескать, его ко мне боги послали. Известить, что я теперь буду папу и дядю Алкида везде сопровождать. Они вот-вот подвиги совершать станут (Алкид вздрогнул и опять уронил подвеску, услышав это), вот и я с ними… А для этого надо много кушать и хорошо заниматься. Ну, я и стараюсь.
— Все? — несколько выждав, спросил Алкид.
— Нет, не все. Велел мне мяса побольше есть и лепешек, а козьим молоком двоюродного дедушку Ликимния поить. Три раза в день. Нет, даже четыре. Вместо вина. А еще…
Амфитрион быстро оглянулся и удостоверился, что дверь в мегарон слегка приоткрыта. Челядь явно подслушивала, как он и надеялся, и Амфитрион очень рассчитывал на длинные язычки служанок.
— А еще дедушка говорил, чтобы жертвы ему приносить не забывали. Всякие. А если я его слушаться не буду, то со мной будет так же, как с дядей Алкидом. А что будет — не сказал. Дядя Алкид, ты что, в детстве дедушку не слушался? Что с тобой было?
— Болел, — угрюмо бросил Алкид.
— А сейчас ты выздоровел?
Алкид не ответил.
6
Амфитрион, насвистывая, вприпрыжку несся к палестре, размышляя над случайно подаренной ему возможностью сознательно наслаждаться детством.
Многие ли, кроме него, могут похвастаться этим?
Жизнь, при всех ее подвохах и кознях, иногда все же поворачивалась приятной стороной; особенно в последние дни, когда слов «Дедушка сказал!» хватало, чтобы бесповоротно настоять на
«Радуйся, Иолай! — подумал Амфитрион. — Радуйся, пока…»
— Радуйся, Иолайчик! Ой, вырос, вырос-то как! Совсем большой стал!..
И детство закончилось.
Пыль, клубящаяся следом, вдруг прибавила ходу, догнала, обступила, едким пеплом запорошив горло, заставив слезиться глаза; всклокоченное облако закрыло солнце, и Амфитрион был вынужден вспомнить, кто он есть на самом деле.
Он ждал этого голоса.
Именно этого — потому что еще на Островах Блаженства, по ту сторону Ахерона, Гермий сказал ему, что Трехтелая Геката абсолютно уверена в смерти своей бывшей жрицы Галинтиады.
Уверена.
В смерти.
…Мальчик медленно повернулся — слишком медленно для шестилетки, на взгляд Галинтиады, дочери Пройта; и глазки старухи, хищно сверкнув в надвигающихся сумерках, ощупали Иолая с ног до головы.
Слишком обстоятельно, на взгляд Амфитриона, сына Алкея Микенского.
— Ну что, узнал старуху, маленький?
— Узнал, бабушка Галинтиада. Вас — и не узнать! Мама вас часто поминает…
Амфитрион изо всех сил старался, чтобы его голос звучал достаточно приветливо.
Получалось плохо.
— И куда ж ты, Иолайчик, бежишь на ночь глядя? — Старуха сделала несколько мелких птичьих шажков и неожиданно оказалась совсем рядом.
Она была всего на голову выше ребенка.
«А то ты не знаешь! — про себя усмехнулся Амфитрион. — Врешь, старая, ты знаешь, что привез торговый караван из Мегар, за день до того, как он въедет в Фивы! Или у какого младенца будет родинка на копчике — за неделю до родов!»
Он очень боялся ошибиться.
Он помнил золотой диск, подаренный им самим этой юродивой старухе.
— В палестру, бабушка.
— Ой, молодец! Ой, труженик, сын героя, внук героя!.. Щечки румяные, вытянулся ясенем, глядишь орлом Зевесовым…
Амфитрион машинально сделал тайный знак от сглаза.
Это не укрылось от старухи, и она еще раз вспомнила багровый мрак, хлынувший на Галинтиаду из недетского взгляда очнувшегося после двухнедельной горячки Иолая.
Галинтиада очень боялась ошибиться.
Ошибка могла дорого стоить — в последнее время Павшие не баловали свою Одержимую искренностью.
— Ну, я побежал, бабушка? — подлил масла в огонь Амфитрион, нетерпеливо топчась на месте.
— Беги, голубчик, беги! Все Фивы говорят: Иолайчику дедушка-лавагет во сне является, помогает сыновьям могучего внука растить… Дедушку, маленький, слушаться надо, дедушка плохому не научит! Настоящим мужчиной вырастит Иолайчика! Вот и мне бы, старой, послушать — что такой дедушка, как у тебя, любимому внуку рассказывает?!
Голос старухи предательски дрогнул, и в нем, как узкое тело хорька в осоке, проскользнуло плохо скрываемое возбуждение.