«Ахматовская культура» или «Не ложи мне на уши пасту!»
Шрифт:
Значит, если предположить, что я прав, в термосе еще должна быть какая-то документация. Родословная, разрешение на вывоз, неважно. Что-то со словом «конь». А возможно и «Мутант».
Наркобарон был дома и занимался с Левиком математикой. Я отпустил сына на Алмазную площадь — лоботрясничать. И сурово изрек:
— Умница, есть мнение, что ты не полностью разоружился перед новой родиной.
— А что такое?
— Поступила агентурная информация, что сперма в термосе была не кроличья.
Умница просиял:
— Я знал, что ты найдешь!
Ну, то, что я правильно вычислил насчет лошади, я практически не сомневался. А вот угадал ли я с именем коня было очень интересно.
— Следующий вопрос. Лучшую кобылу на нашем конзаводе зовут Мушка? Или Мулька? Или Мурмулетка?
— Мулен Руж ее зовут, Боря! — воскликнул Умница и изобразил канкан. — А где же термос?!
— Пока не знаю. Савланут.
— Но… но ты же прочитал разрешение на вывоз? А оно было в термосе… Где он, Боря?
Ага, значит и здесь я был прав. Был в термосе документик. Оставалось только процитировать классика:
— «Этот метод, Ватсон, называется дедукция».
На Умницу стало жалко смотреть.
— Поклянись, что не нашел, — потребовал вдруг он.
— Клянусь, — автоматически согласился я.
Испытующе-напряженный взгляд Умницы стал недоверчиво-уважительным.
— Ну, Боря, — потрясенно сказал Умница. — А еще говорят, что евреи в Израиле тупеют. А ты — наоборот… Неужели сам догадался? А как?!
Мне всегда легче догадаться, чем объяснять потом — как. К счастью, тут, как в театре, началась новая сцена. Влетела Ленка, ругаясь, что ее задержали на работе, а она ничего не успевает до шаббата, что все на ней одной.
— Ничего, старушка, — успокоил я. — Поужинаем попозже, я еще съезжу навещу Ирочку.
Но Ленка не была бы Ленкой, если бы не потребовала взять ее с собой.
В машине я молча протянул Ленке развернутую газету. Я даже с места не тронулся, чтобы насладиться выражением ее лица. Удивленное, ошеломленное, оскорбленное, догадывающееся, прощающее, недоумевающее. На этом она и остановилась. А я, наоборот, поехал.
— Я все понимаю, — сказала Ленка. — Но зачем маме лошадь?!
Это-то как раз мне было понятно. И я спросил:
— А зачем твоей маме скрывать от нас дату свадьбы?
— Здесь, Боря, на нее не надо обижаться, — смущенно ответила Ленка. — Я думаю, это из суеверия. У них ведь уже был однажды назначен день свадьбы. В сорок первом году, на середину июля. И все приглашены. Наверное, из-за этого… Но лошадь? А знаешь, с мамой в последнее время стало очень сложно.
— Стало? — не удержался я.
— Борька, прекрати. Она совсем сбрендила. Ты знаешь, почему она хочет сдать комнату Фимке?
Знаю. Из стервозности. А вслух сказал:
— Надо думать, чтобы иметь финансовую независимость от своей Синей бороды.
Ленка рассмеялась не без несвойственной ей жеманности:
— Не только и даже не столько. Она хочет нас развести. И чтобы я вышла замуж за Фимку.
— За такого развратника?! — возмутился я. — И это
Ленка по-девчачьи хихикнула:
— Мама считает, что он не так уж порочен. Ведь раньше он таким не был. Что водит баб, чтобы продемонстрировать мне свои мужские качества.
В сторону Маалухи тянулась бесконечная пробка — перед шаббатом все чувствовали себя чуть больше евреями, чем обычно и стремились попасть домой до его наступления. Зато ехать в противоположном направлении было одно удовольствие. Я пролетел объездную дорогу, сделал короткий зигзаг через Аялон и свернул на Сады Сахарова, к кладбищу, где и находилась больница, гордо носившая герцогский титул.
В психушку мне заходить не хотелось, и я попросил Ленку вывести Ирочку на свежий воздух. Ленка помотала головой:
— Их не выпускают.
Вокруг околачивались явные психи, и я указал на них:
— А эти?
— Это мужчины. Здесь такая традиция. Раньше больница была для религиозных, они очень болезненно воспринимали всякие непристойные проявления у женщин. Ну, там сексуальную расторможенность, или поведение какое-то не такое. И женское отделение было закрытым. Так и осталось.
Мы миновали несколько серьезных дверей, словно к Халилю в гости шли и, наконец, увидели племянницу.
Ирочка была заторможена, веки полуопущены, лицо амимичное, наверное, накололи ее всякой дрянью. Но мне улыбнулась и в общение вступила. Ленка суетилась вокруг с гостинцами, засыпала ее вопросами, на большинство которых Ирочка вполне адекватно, хоть и не сразу, отвечала. Потом потребовала, чтобы все спрятали в тумбочку, а то придет прожорливая Мэри и все съест. Я было насторожился, но тут действительно пришла толстая девица по имени Мэри и стала выяснять, что мы принесли вкусненького. Я выдал ей конфету и выставил в коридор. Ирочка была уже достаточно в ладах с реальностью, чтобы ответить на мой вопрос:
— А ты знаешь, Ирка, что было в той пробирке на самом деле?
Ирочка посмотрела на меня неприязненно и нехотя ответила:
— Не вирус. А что было?
— Духи, — улыбнулся я.
Ирочка помолчала, затем с подозрением спросила:
— В пробирочке — духи?
Я решил, что надо чуть подправить тему и рассмеялся:
— Ну, ты же знаешь, что Софья Моисеевна — пожилой человек, со своими закидонами. Она держит духи в пробирке. Слушай, а почему ты искала вирус в ее комнате?
У Ирочки от удивления даже приподнялись веки:
— А где же еще? Я же видела.
— Что?!
— Что она унесла к себе термос.
Ну все. Значит, я прав. Не-ет, не так уж был глуп пресловутый капитан МГБ Гольдфельд, таскавший тещу на допросы во время «дела врачей».
Чувствовала гебистская ищейка криминальные наклонности.
— И что потом, Ирочка? — вкрадчиво спросил я.
— А потом Софья Моисеевна спустилась к вам, смотреть на труп собаки.
— А ты почему не спустилась?
— А зачем? Я курила травку на хозяйственном балкончике. И думала… про вирус.