Ахульго
Шрифт:
Милютин понимал, что ему нельзя теперь спать, но не мог заставить себя подняться. Этот переход всего в шесть верст отнял у него слишком много сил. Обвалы, обстрелы и бесконечные приказания Граббе превратили переход в сущую каторгу. К тому же зарядил дождь, делая и без того трудную дорогу по круче опасной до невозможности. Приказы редко достигали цели, будто растворяясь в мокрой темной пелене. Одно спасало, что из-за дождя не видно было пропасти, от одного взгляда в которую леденела в жилах кровь. Две лошади с офицерскими вьюками сорвались в бездну, когда одна поскользнулась и увлекла собой другую. Вьюк Милютина пропал вместе с остальными. Теперь приходилось
Милютин заглянул в палатку на минутку согреться чаем, да так и задремал, не дождавшись, пока закипит самовар. Но теперь выбирать не приходилось, нужно было вставать. Не то и штурм проспать можно, а заодно и карьеру. Милютин заставил себя подняться и, чертыхаясь, вышел из палатки.
– А еще этот Алексеев со своими картами, – негодовал про себя Милютин.
– Что от них толку? Картинки одни, для наглядности, для начальства да мемуаров. На деле-то все по-другому. Что толку обозначать дороги, если они таковы лишь до первого обвала, до хорошего дождя? Доверься такой карте – костей не соберешь! От Дануха до Аргвани шесть верст укажут, а такая одна верста сотни других стоит. Шесть верст! Чистый вздор! А двое убитых и семнадцать раненых? А пропавшие лошади с вьюками?..
Алексеев нашел подходящее место и принялся уточнять свою карту. Аргвани лежал перед топографом во всей своей грозной красе. День был ясный, вокруг открывались захватывающие дух перспективы, совсем близко парили орлы, и эта великолепная панорама отвлекала Алексеева от дела. Но вдруг его планшет пробила пуля. Другая ударилась в скалу совсем рядом, обдав топографа каменной пылью. Сообразив, что стреляют по нему, топограф спрятался за большой камень, надеясь отгородиться от пуль. План еще не был готов, и Алексеев жадно вглядывался в аул, чтобы успеть заметить все самое важное. Снова засвистели пули, и одна сбила с него фуражку. Топограф не видел, кто и откуда стрелял, но понял, что за камнем ему не отсидеться. После очередного выстрела, он бросился к расщелине, по которой поднимался, и почти кубарем скатился вниз. Планшет уцелел, хотя карта и была повреждена. Но Алексеев успел подметить главное – к аулу примыкал округлый холм, занятие которого могло облегчить штурм.
Глава 76
Холм над Аргвани беспокоил и Шамиля, но до этого холма еще надо было добраться. Все вокруг простреливалось, а подступы были надежно закрыты. В самом ауле было сделано все, что возможно, чтобы выдержать штурм и осаду. Самые отчаянные мюриды заняли передние сакли, решив сложить головы, но не сдавать позиций. На соседних высотах стояли ополченцы, готовые ринуться на неприятеля.
В ауле ждали атаки, но Граббе демонстративно не торопился. Аргванинцы сами готовы были броситься на неприятеля, видя, как его лошади травят их поля, а солдаты вырубают сады, устраивая позиции для артиллерийских батарей. Но Шамиль держался своей тактики, выжидая действий противника.
Граббе, решив дать войску набраться сил перед штурмом, в тот день только установил новые батареи и продолжал методично обстреливать
Большинство аргванинцев впервые видели царские войска, и бывалые мюриды давали ополченцам советы.
– Он – штыком, а ты кинжалом отводишь и саблей бьешь! – показывал мюрид, пока другой нападал на него с солдатским ружьем.
– А еще лучше – вообще не подпускать.
– А если стреляет? – спрашивали горцы.
– Тогда и ты стреляй, зачем у тебя ружье?
– А если из пушки стреляет?
– Ловите ядра папахами, – смеялись мюриды.
– Шутить потом будем, – говорил пожилой мюрид.
– Когда из пушек – прятаться надо с той стороны домов, куда ядро не падает.
А если граната, у которой хвост горит, тогда хватайте и кидайте назад.
– А если не успеем?
– Водой поливайте, чтобы фитиль потушить.
– А если фитиль совсем маленький?
– Тогда взорвется. Прячьтесь, куда можете.
– А если некуда?
– Почему некуда? – удивлялся старый мюрид.
– Это же крепость! И потом вы же не гулять тут будете, а сидеть по своим местам, за крепкими стенами.
– А стены не пробьет?
В соседний дом ударило ядро и, отскочив, покатилось по улице.
– Разве пробивает? – спросил мюрид, выбирая осколки из бороды и стирая кровь от царапин.
– Такие стены только в упор разбить можно, и то еще постараться надо.
Канонада продолжалась и ночью. По условным знакам факелами ополченцы с нескольких сторон нападали на растянутый лагерь Граббе, но всюду их ждали засады, картечь или штыки. Пользуясь темнотой и складками местности, то собираясь вместе, то расходясь цепью, горцы снова и снова подбирались к отряду, завязывали жаркие перестрелки, бросались в шашки и едва не захватили вагенбург. Схватки продолжались до самого утра, не давая отряду покоя. Напряжение было столь велико, что стоявшая у кладбища рота куринцев чуть было не открыла огонь по надмогильным камням, приняв их за крадущихся мюридов. Поняв, что ошиблись, куринцы крестились, но бдительности не теряли. Они хорошо знали, как горная война богата на сюрпризы.
На рассвете фланги отряда были атакованы небольшими конными подразделениями с окрестных высот. Их опять встречали картечью и густой ружейной пальбой, а Лабинцев с Пулло пускали в обход свои сотни, и горцам приходилось отступать, оставляя убитых.
Шамиль видел, что Граббе успел научиться некоторым способам горной войны или у него завелся опытный советчик.
– А что если и нам сделать вылазку? – беспокоился Ахбердилав.
– Пока аргванинцы сами не кинулись на эти проклятые пушки?
– Потерпи, Магомед, – ответил Шамиль.
– Еще не время.
Утром, когда пушки ненадолго умолкли, к Граббе явились парламентеры. Генерал надеялся, что Шамиль прислал просить пощады, но люди просили лишь отдать им тела убитых, которые не сумели унести ночью.
Граббе согласился. Мертвые, если это был не Шамиль, ему были не нужны.
Шамиль видел, с какой тщательностью Граббе готовится к штурму, как окружает Аргвани своими батальонами, прощупывает подступы, перекрывает дороги к аулу казаками и милицией, как выдвигает новые артиллерийские батареи. Но видел он и решимость горцев защищаться до последней крайности. И цитаделью этой крепости были закаленные в боях мюриды Шамиля.