Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах
Шрифт:
Он выбрал себе чашу с нектаром, сунул в нее нос и пробормотал:
– Сдурел наш младший. Решил род людской извести. Мол, такие они и сякие, и нечестивые, и богов не почитают… правду сказать, не особо почитают. Чтобы жертвы какие… это редко, разве что сам явишься…
– Соратники, – пробормотал я.
Какое поклонение? Эти люди воевали с нами в Титаномахии. Бились медными палицами и топорами под предводительством Прометея и его брата. Кто-то был и в моих войсках.
Как прикажете боготворить тех, кто шел
Нашего триумфа под Офрисом смертные не успели увидеть: мы двигались слишком быстро. А они, возвращаясь в свои дома, набивая рот едой, рассказывали женам как о самом обыденном: «И вот прем мы на них в атаку: справа Аполлон, слева Афина…»
Для них и богов-то – нет, и память о Титаномахии у них не приукрашена розовым героизмом.
– Ага, – на удивление понятливо кивнул владыка морей. – Распустились наши соратнички. Тут еще Ликаон этот подвернулся – ну, из Аркадии царь. Зевс туда наведался – то ли по делу, то ли просто в гости – так он решил ему проверку устроить. Бог или нет. Убил какого-то пленника, приготовил праздничную трапезу…
– Не помню такого, – заметил я, имея в виду, что тень царственного глупца ко мне не поступала.
– А его у тебя и нет. Зевс его в волка превратил. А дворец дотла – молнией. А после этого, говорят, злой ходил – как перед последней битвой тогда. Всё грозился им всем показать. Ну вот, договорился с Нотом, тот пригнал дождевые тучи. Ливень там такой… люди сотнями мрут, теперь-то молиться начали, а толку… Зевс сказал – под корень. До последнего. Весь медный век.
Ясно. Чтобы не осталось памяти.
Посейдон все прикрывал рот чашей, будто хотел не дать вырваться каким-то словам. Потом решился и опустил чашу.
– С ним что-то творится. Гера говорит, да и вообще… после жребия был нормальный, а потом вдруг… как лихорадка какая. По городам таскаться начал. По союзникам бывшим. К людям вот прицепился. Как будто места себе найти не может и ищет – войны, что ли? Противников?
Может быть. Все мы привыкли больше воевать, чем жить мирно за эти века, но казалось, что Зевс из нас троих больше всех приспособлен к мирной жизни. Жены, дети, пиры… хотя кто там знает.
Посейдон так больше и не сказал ничего. Сначала вспомнил про пир, потом на пиру же пристойно набрался и напоил всех подземных, которые осмелились явиться. Пощипал танцовщиц, пожаловался, что «тощеваты тут у тебя, в подземном царстве». Ущипнул Оркуса еще раз – видно, бог клятв показался потолще…
– За Аида Б-богатого! За В-владыку подземного мира!
Вино тут все-таки – и правда дрянь. Не пьянит ничуть. Или это с меня хмель слетает, как погляжу на косые усмешки аэдов, тихую ненависть в глазах танцовщиц, яд в улыбках виночерпиев…
Правда,
Исплясавшиеся танцовщицы подались на передышку. Аэды устали славить подводного брата и втихаря набрались вместе со всеми: не клюет носом только дюжий бельмастый старик в серой хламиде, на время отпущенный с Полей Мук, чтобы сыграть на пиру. Тихо перебирает струны кифары, и та нагоняет тоску.
Виночерпии оставили амфоры с вином, не разливают в кубки, рога и кратеры. Слуги не приносят новые блюда – наоборот, старательно выносят из мегарона одуревших от пира гостей царя.
Все-таки не знают они, что такое пить с Жеребцом.
Половина – под столом, кто клубком свернулся, кто-то на четвереньках уползает в угол (это из сыновей Гипноса, вроде), кто-то утащил у пьяного аэда кифару и пытается гнусаво возвести хвалу подводному миру и его Владыке.
Жеребец все же дал мне время. После такого похмелья они вряд ли смогут сразу бунтовать.
Правда, сомневаюсь, что он ко мне за этим.
– Зачем ты явился? – наконец прямо спросил я (никто не подслушает, а кто подслушает – не вспомнят).
Посейдон поднял на меня глаза от кубка. Посмотрел глубокомысленно и пристально. И сообщил на удивление внятно:
– Ты – подозрительная скотина. Я тут тебе… в гости, а ты… вот. Уйду я от тебя в свое царство. Обиделся.
И поднялся – уходить. Не сказав больше ни слова.
Пришлось проводить на колеснице к выходу. Подземные разошлись, Жеребец похрапывал за спиной, в колесницу уже успели впрячь явившуюся домой четверку – так что поездка вышла самой спокойной из трех.
Возле выхода Посейдон повозил рукой по лицу, выкатился из колесницы, что-то невнятно буркнул и испарился – ушел по-божественному, только гиматий прощальной волной плеснул.
Так и не изложил, зачем приходил, впрочем, эта загадка могла и подождать, важно было другое.
Когда Убийца соизволил явиться в мир, его встретил лично я.
– Много сегодня?
Танат отжал волосы. Вид у него был такой, что мог любого утопленника отпугнуть – ну да, а кому приятно нырять за тонущими, чтобы срезать с их голов пряди?
Вот, значит, почему его не было.
– Тысячи две, – сказал Танат хрипловато. – Может, больше.
Я кивнул.
– И где?
«Что?» – вопрос в глазах.
– Их тени. Где тени, которые ты истогр?
Танат посмотрел на меня. Потом на свой меч.
– Как – где?
Я махнул рукой на мост через Стикс, возле которого и происходил разговор.
Мост с унылым видом перебредали то ли семь, то ли восемь теней.
Он понял быстро.
– Сколько сегодня? – сорвалось с губ.
– Триста с лишним.
Мы помолчали, глядя как группка теней неуверенно топчется на мосту. Нас они рассмотрели и не горели желанием к нам приближаться.