Аистов-цвет

Турчинская Агата Федоровна

— Может, вам лучше было бы один сельский Совет устроить? Как раз Андрийко был бы в нем председателем, — подсказывал я людям.

— Как прикажет воля людская, так и решим, — ответил на это Андрийко. — Такое право сейчас пришло. Народа голос — самая большая сила.

Около пятидесяти человек вышло со мной из Кленицы и Высокого, чтобы стать в ряды Красной Армии. И это уже был целый отряд. Дорогой он рос. Где мы ни проходили, слово наше понапрасну не разлеталось. Завернутая в платочек Ули земля с могилы Юлины, в которой словно бы собралась вся моя обида, весь гнев на врагов, разжигала мое сердце, когда я выступал перед людьми, и в каждом селе к нашему отряду приставало все больше новых бойцов.

Уже возле самого Тячева

я встретил Молдавчука в группой хлопцев. Они были очень измучены, шли горами и ущельями, прорывались как могли. Ведь у них королевское, румынское войско уже чинит свои порядки. Ой, ой, как нелегко было им вырываться. А выстоять перед румынским натиском тоже не могли. Один лишь выход есть — собираться вместе, чтобы стать силой. Молдавчук Митро разведал, рассказал им, за что стоит венгерская Красная Армия, и они хотят быть с нею вместе. А если еще будет или уже есть русинская бригада, так они хотят быть там, это лучше, чем партизанить. Но не все хлопцы так решили, не всех убедил Молдавчук. Многие поддались увещеваниям Климпушей и Кочуряков. А уж те, что пошли за Молдавчуком, — такой народ, что им и ворона мила, если она с родной земли. Не из тех они, кто скажет «чья сила, того и правда». Они уже убедились: если золото всплывает, правда тонет. А правда дороже золота. И она не там, где короли, где богатство. С Красной Армией им будет по дороге. Это их правда, их путь.

Есть разное горе, разные есть и радости. А та, что пришла ко мне под Тячевом, была как у моей Ули, когда встретила меня в Харькове и убедилась, что слово ее зря не пропало, что я пошел по ее дороге. Такую радость принесли мне Молдавчук и его ребята.

— Имею, Митро, великую рану. Сестру враги убили. А то, что я сейчас от тебя услышал, мне словно целебное лекарство. Выходит, наше слово там, в Мукачеве, когда тебя встретили, не пропало напрасно.

Рассказал я Молдавчуку и его хлопцам, как потерял сестру.

— Так нам повезло: имеем врагов спереди и сзади. Но так ведь и бывает у того, кто борется. А как там Янош? Он ведь так хотел справить свою свадьбу! И не встретил ли ты, Митро, мою сестричку Василину?

— А как же, Юрко, видел. Нашли мы ее с Яношем в услужении у раховского корчмаря. Очень, очень обрадовалась, как услышала о тебе. Янош и взглянуть на Бычков не хотел, где его, наверно, ждала его Магдушка, пока не исполнил твою просьбу. Говорит: «Это должен сделать прежде всего. Раз ты за людей, так и люди за тебя. Что обещал сделать для друга, должно быть записано в сердце первым».

Расспросили мы, где ее можно увидеть. Василинка как раз стирала на реке. Руки красные, как раны, — вода в Тисе в апреле очень холодная. Как раз с гор снега и льды она принимает, вот и дышит их холодом. Когда увидела нас, услышала вести, что мы принесли для нее, так вскрикнула от радости, даже волна в Тисе плеснулась от ее голоса. Я думаю: не захватил ли ее Янош с собой в Бычков, он все хотел попросить Магдушку, чтобы взяла ее в дружки. Захватил или нет, не знаю — Яноша я оставил в Рахове, а сам спешил в Ясиня. Еще меня подгоняло воззвание, которое я прочитал в Рахове. Шестого апреля там должны были выбирать свой сельский комитет. Раз здесь такое должно быть, лечу в Ясиня, думаю, чтобы не пропустить, чтобы и свое слово там молвить. А что, если в этот комитет попрутся Климпуши и Кочуряки, как было с Гуцульской республикой. Но до выборов, Юрко, так и не дошло. Антанта не допустила. Румыны нажимают, песьи головы. О Яноше тебе сказал все, что мог, больше ничего не знаю.

Таков был рассказ Молдавчука. И смотрели мы друг на друга такими встревоженными глазами. Но для печали теперь не было ни времени, ни места. Грустью врага не победишь. Ее надо сменить на гнев.

— Митро! Я собирался проводить своих хлопцев в Хуст. Иду с ними, охоту их берегу, чтобы не погасла, чтоб не порасходились, дошли туда, куда идем. Уже есть приказ, будут теперь округа,

а не жупы, как это сделали когда-то мадьяры. И Хуст стал таким окружным городом. А раз тебя встретил, хочу присоединить моих хлопцев к твоим. Верю, что ты их в Красную Армию приведешь. А я поверну, к другим наш клич понесу, чтобы армия наша росла. На то и враги, чтобы с ними биться. Жизнь не имеет цены, а воля еще дороже жизни. Так будем, Митро, бороться за нее. Не станет оружия, руками вопьемся врагу в сердце. Разве не так?

— Своими словами, Юрко, ты высказал сейчас все мое. Беру, беру твоих хлопцев и приведу их к надежному берегу.

И мы разошлись с ним. Я зашагал напрямик к селу, видневшемуся вдали.

За мной чернела могила Юлины, впереди единственная моя сестричка, протянув руки, звала: «Брат, жду тебя, иди скорее». И Янош ждал меня на свою свадьбу. Только какой она теперь будет, если кругом жмут на нас враги? И что бы мог я принести Яношу к свадебному столу? Свое сердце, переполненное тревогой.

Да, именно теперь, когда тоска меня словно пригибала к земле, мне хотелось видеть, слышать возле себя друга, взглянуть Василинке в глаза, сказать ей: «Сестрица моя единственная! Двое нас с тобой осталось, двое из всей нашей семьи. Будем же всегда душой друг с другом, как мать и дитя. Прости, что, увидев тебя, должен сейчас же и покинуть. Туда иду, куда революция зовет».

И я постановил добраться в Бычков и Рахов к этим родным мне людям. И слова, что все просятся из сердца, я, наверно, скажу Василинке. Но прежде всего должен обойти еще села здесь, возле Тячева и Хуста, разнести наш клич: «Вступайте в Красную Армию!»

И через два дня я опять собрал большой отряд хлопцев и повел их в Хуст. А в селе Боронява тревожные слухи заступили нам дорогу.

Это было в страстную пятницу. Когда мы проходили селом, люди как раз шли в церковь и печалились, что вот завтра надо бы им печь куличи, а успеют ли отпраздновать — неизвестно, идут румыны. Они уже близко, вот-вот могут наскочить, уже шестнадцатого апреля заняли Хуст. А дальше их не пускают. Слух дошел, что севлюшская Красная гвардия запрудила им возле Королева дорогу. Мосты через Тису поперетягивали проволокой, заложили всякой всячиной, чтобы не пустить врага дальше. Но Красной гвардии там немного, сумеет ли она одержать натиск румын? Что будет дальше, что будет? А люди здесь уже коммунизировали монастырскую землю, а люди кинчтарский лес рубили себе на хаты и поразбивали магазины фирмы «Бантлин».

«Идите, идите скорее, вояченьки, на помощь севлюшским красногвардейцам, и наши хлопцы к вам пристанут. Лесами, полями обойдите Хуст, да поскорее, чтобы вас не перехватили».

Разве мог я в такую минуту покинуть людей, что пошли со мной, на мой клич, и отправиться в Бычков к Яношу Баклаю или в Рахов к сестре Василине?

И я лесами, долами, оврагами, петляя среди холмов, привел их к взгорьям под селом великая Копаня. И уже хотел дальше двинуться с ними к Королеву, но тут мы увидели: со стороны села Рокосова, пригибаясь, переходит это широкое поле какое-то войско. Мы притаились в кустах, вглядываясь в ночную моросящую дождем мглу. Погожие перед этим дни оборвал еще накануне студеный ветер. Мы не чувствовали его, когда шли, а теперь, лежа в кустарнике, сразу почувствовали его нестерпимую злобу. Еще вчера казалось, что этот ветер может нагнать град, а он принес еще ночью дождь со снегом. Дождь этот был упрямый, обжигающий. Что он сделает с этими широкими полями и лугами над Тисой? Не иначе как превратит их в болото. Так что нам надо поскорее их перейти, чтобы успеть на помощь севлюшским красным добровольцам, ставшим на пути у румын. А это войско, что идет, пригибаясь, лугами со стороны Рокосова, — не нацелилось ли оно зайти за спину горстке красногвардейцев, что держат оборону возле мостов? Может, там среди них и Ларион? Они там встречают грудью свою погибель, а мы будем здесь тихо сидеть в кустах?