Академик Ландау. Как мы жили
Шрифт:
— А разве стоны помогают от боли?
— Конечно нет, но все больные от нестерпимой боли стонут и даже кричат!
— Но ведь это же бессмыслица. Я не способен совершать бессмысленные поступки.
Я вышла вместе с Гращенковым. Не хотела мешать ленинградским родственникам, их встрече с Дау.
— Николай Иванович, Дау не способен преувеличивать и говорить то, что не соответствует действительно сти. У него действительно очень сильные боли в ноге. Я знала, что Гращенков не клиницист.
— Конкордия Терентьевна, вы говорите о тех качествах, которые
— Нет, он совсем не изменился.
— А вот его родственники и Лившиц говорят совсем другое. Они его поведение не считают нормальным. И ваше влияние на Льва Давидовича они считают тоже ненормальным.
— Николай Иванович, как это понять «моё влияние». Никакого моего влияния нет! На Дау вообще никто не мог влиять! И сейчас он такой же, какой был доаварии! Я нарочно не стала мешать родственникам, пусть попробуют они влиять на него.
— Конкордия Терентьевна, вы меня, конечно, извините, но всем известно, что до аварии он вами пренебрегал, а сейчас, к всеобщему удивлению, он только и бредит вами, только вас зовёт. Всех гонит, ждёт только вас!
— Николай Иванович, до аварии ни я, ни Дау с вами не встречались. Вы не могли знать взглядов Дау и тем более наши семейные отношения!
Я круто повернулась и не прощаясь ушла. Комок в горле грозил вылиться слезами. На воздухе стало легче. Вспомнила, что надо идти в иностранный отдел АН СССР. С моим настроением ехать не могу, оставить Дауньку не могу ни на один день!
«Если стоны не помогают от боли, стонать бессмысленно». «Я не способен производить бессмысленные действия». «Коруша, я знаю, ты меня любишь, ты мне ничего не жалеешь. Так почему же ты для меня жалеешь чужую тебе ненужную девушку». «Если я получаю удовольствие, ты должна радоваться, если ты действительно любишь меня». «Ревность — это глупость! Она ничего не имеет общего с любовью!» — это все из одной серии. В клетках его мозга отсутствуют мелкая пошлость, традиционные привычно-обывательские взгляды на жизнь. Он таким родился!
А вот теперь ограниченные медики вроде Гращенкова будут цепляться к его словам. Я читала, в истории болезни Дау Гращенков записал: «потеря ближней памяти», когда Дау забыл, что он съел на обед. Историю болезни Ландау Гращенков иногда забывал в палате, я её тщательно изучила.
Пока я добралась до Президиума АН СССР, я твёрдо решила не ехать в Швецию. Я не имею никакого права получать столь высокую награду мира, пользуясь болезнью Дау. И потом я не могу и не хочу оставить больного Дау. Меня пугают вопросы медиков, обращённые к Дау, они его без конца спрашивают: какой месяц, какое число, какой сегодня день? Он им отвечает: «Я не помню! Спросите у Коры!».
Когда я пришла в кабинет сотрудника иностранного отдела для оформления поездки в Швецию, я заявила: «Вы меня извините, но ехать на праздничные торжества я не могу. Когда я давала согласие на поездку шведскому послу, не учла состояние мужа. За прошедший месяц состояние не улучшилось, ехать я не могу».
Нобелевскому комитету пришлось
Дау расписался. Господин и госпожа Сульман официально пригласили меня на приём, который состоится в мою честь в Шведском посольстве по случаю вручения Нобелевской премии моему мужу! Подошёл Мстислав Всеволодович Келдыш. Он поздравил Дау. Дау ему сказал: «Мстислав Всеволодович, мы ведь не виделись с вами с момента вашего избрания в президенты. Я вас поздравляю, но отнюдь не завидую».
Дау увезли в палату, он ещё сам не ходил. Келдыш удивлённо воскликнул:
— Почему говорят, что Ландау невменяем, я этого не нахожу. Он такой же, как и был прежде.
Воспользовавшись случаем, я обратилась к президенту: — Мстислав Всеволодович, мне кажется, что врачи его не понимают, мне кажется, они ошибаются в диагнозе. Если мои подозрения перейдут в убеждение, я могу прийти к вам? Вы мне поможете?
— В любое время приходите, я вас приму и все ваши просьбы выполню.
Президент не сдержал своего слова!
Когда все разошлись, усталого Дауньку уложили в постель, в палату быстро вошёл Валерий Генде-Роте:
— Лев Давидович, у меня ЧП. Оборвалась плёнка, и я щёлкал впустую. Завтра редактор меня повесит! Пожалуйста, наденьте костюм и галстук. Я вас хоть раз щёлкну.
— Нет, я устал, не могу.
— А если я за это вам завтра ровно в 9 часов утра привезу портрет самой красивой девушки мира?
— Не обманете? — воскликнул, оживившись, Дау.
— Клянусь.
— Одевайте.
На следующий день утром, ровно в 9 часов, Валерий, верный своему слову, привёз портрет «мисс Фестиваль». Дау взглянул на этот портрет и сказал:
— Ну и надули же вы меня. Да она страшна, как смертный грех! (Это была кубинка.)
— Лев Давидович, простите, не обманул. Я сейчас же привезу вам портрет красавицы другого типа.
Второй портрет был вскоре доставлен. Солистка ансамбля «Берёзка». У Дауньки глаза засияли, заискрились: «Вот эта да, эта хороша!». А потом добавил: «А вы знаете, она похожа на мою Кору».
Этот портрет к приезду Дау домой я повесила над его постелью. Он и сейчас висит в его кабинете.
На приём в шведское посольство мне пришлось поехать. Ехала я в машине Капицы вместе с Петром Леонидовичем и Анной Алексеевной. В их машину ещё влез и Женька.
Жена посла, в прошлом русская княжна Оболенская, к торжествам вручения Нобелевской премии в Москве заказала и ей доставили самолётом орхидеи. Эти редкие цветы я увидела впервые. При прощании она подарила мне букет орхидей, они долго жили в воде.