Академия тишины
Шрифт:
Всё чаще я беседовала обо всём с Джеймсом. Мысленно, про себя.
Рассказывала ему о том, как я работала с адьютом, распутывая демоновы плетения древнего проклятия до золотистых звёздочек и чёрных мушек в глазах. Порой казалось, что я не просто устаю, чудовищно, невероятно устаю — истончаюсь, будто клубок шерсти, который кто-то наматывает на другую катушку или вообще поджигает с одного конца. Что видеть результат своего мучительного труда, заключающийся в исцелении, улучшении, исправлении — прекрасно и восхитительно, несмотря ни на что. Что, ниточка за ниточкой, я вытягивала из своего хозяина, мучителя и пациента маленькие подробности прошлого. Почти так же, как узоры магических плетений, я сплетала и картину
Именно маги жизни три столетия назад «наградили» королевский род таким ужасным "подарком". Официально, маленькая диаспора из шести магов — половина от двенадцати — была наказана "за недозволенные эксперименты". На самом деле, маги просто не хотели делиться — знаниями и силой, отнюдь не безграничной, это я чувствовала по себе. Но слишком уж ценным был этот личностный магический ресурс, чтобы власть предержащие могли позволить ему пропадать втуне.
Если бы магическое сообщество было единым и цельным, королевская власть со всей ее армией и силой никогда не победила бы дюжину магов, кучку не в меру одаренных прямых последователей Джонатана Оула, унесших с собой в могилы секреты воскрешения, создания магов из простых людей и прочие необыкновенные чудеса. Хотя сомневаюсь, что они удостоились могил. Маги смерти поддержали короля — это тоже была "официальная" версия. Скорее всего, им просто пришелся не по нраву такой явный перекос сил и достижений в некогда стройном ряду. Зависть — такое понятное чувство, не чуждое и магам.
Шли года, миновали столетия, маги смерти — преимущественно, в силу ряда особенностей их взаимодействия с магическими плетениями — поддерживали жизнь королевского рода, как могли, боролись с проклятием, наложенным их далекими, свободолюбивыми и дерзкими, более чем одаренными предшественниками. А власть поддерживала магов. Не всех, разумеется, и далеко не всегда самых сильных, скорее — самых полезных, лояльных. А что касается тех, кто лояльности и понимания проявлять не желал… Должен был быть какой-то механизм воздействия, что-то, что позволяло бы держать их в узде, хотя бы верхушку, которая в свою очередь отслеживала бы остальных, а какой — я не знала. Ясно одно: нас просто использовали, каждого по-своему. И самым главным были поддержание жизни в измученном теле его Величества и неустанное измышление по поводу того, как не допустить проявления родового недуга в подрастающих отпрысках. Принцесса и принц оказались погодками, и было им соответственно десять и одиннадцать лет. Роковая грань для юного Астуруса подступала всё ближе, а тут я так некстати отметилась с упокоением постоянно оживающего сына сэра Лаэна. Про последнего, впрочем, адьют не сказал ни слова, а я сама заводить разговор не стала, хотя высказать своё мнение о подобных методах воздействия очень хотелось, желательно, с применением каких-нибудь самых жестоких пыток.
…или я зря валила всё в одну кучу? И отнюдь не король и те, кто ему прислуживал, были виноваты во всех грехах и смертях? Хотя бы — не во всех? И Леннард Вейл был им без надобности, а что касается верёвки — я сделала просто неправильные выводы, и парень, скажем, собирался повеситься, но потом передумал? И причина у него была самая что ни на есть личная. Безответная любовь ко мне, например.
Ну-ну, только на мне у всех свет клином и сошёлся, как же.
А то, что наши с Леном и Мэй родители погибли совсем молодыми (ну, или должны были погибнуть) — просто случайное совпадение?
Я вдруг обнаружила себя сидящей в аудитории, настолько погружённой в собственные мысли, что даже не заметила, как закончилось занятие и все вышли. То есть, почти все — Габриэль сидел, уперев подбородок в ладони, и наблюдал за мной. Разговорный час ещё не настал, печати обеспечивали полную тишину, и мы сидели вдвоём в полумраке —
Я вспомнила, как чуть больше года назад именно здесь мы впервые поцеловались, и как это было — волнительно до ужаса, трепетно, нереально. Тогда я душу была готова отдать демонам на растерзание, чтобы было как сейчас — Габриэль весь мой. Сидит рядом, смотрит на меня. Ждёт меня.
И вдруг оказалось, что одного только этого недостаточно, что есть ещё масса каких-то проблем и обстоятельств, что окончание Академии всё ближе, а там будет жизнь, похожая на шторм, и надо будет крепко-крепко держаться друг за друга и стоять на ногах — чтобы не унесло в разные стороны. Что будет ещё через год? Будем ли мы ещё вместе? Могла ли Корнелия предположить, что однажды на месте Энтони Фокса окажется совершенно другой, даже не похожий на него человек?
Меня пугали эти мысли, и я встала, едва не опрокинув стул, подошла к Габриэлю, сняла с него очки и уставилась в глаза. Два цвета, два пути. Сколько будет зависеть от нас и сколько — от обстоятельств?
Габриэль не пытался меня обнять или поцеловать, просто стоял и смотрел, словно принимая и мои безумные вопросы, и возможные ответы на них.
Чего я боюсь? Что и от кого скрываю? Зачем?
Какая чушь.
Я вдруг подумала о том, что Корнелия сбежала от Энтони, руководствуясь тем же — проще скрыть правду и решать всё самой, чем довериться и рискнуть, разделив и боль, и страх, и ответственность, и судьбу.
А я не буду бояться. Больше не буду.
В конце концов, или мы решаем проблемы вместе, или этого "вместе" и вовсе нет, верно?
***
Преисполненная решимости всё рассказать, я испытала невероятное облегчение.
Словно гора с плеч упала. После ужина мы с ребятами разошлись, чтобы собраться на разговорный час в своём обычном месте, я поднялась к себе — захватить и отнести в библиотеку наконец-то прочитанную по рекомендации мисс Алмы книгу про династию Тарольских, в целом любопытную, но без шокирующих откровений. Интересно, видела ли сама мисс Алма Его Величество лично? А я вот скоро увижу, буквально в следующий выезд меня допустят непосредственно к монаршему телу, если я правильно поняла обезличенные и уклончивые высказывания адьюта. А какой я могла бы сделать сенсационный доклад по проделанной работе! Вот только, во-первых, академические печати не дадут мне издать ни звука, а другим — послушать, а во-вторых, вступят в силу новые королевские печати — о неразглашении страшной тайны. К счастью, почти всё можно объяснить иносказательно, образно, другими словами — по крайне мере, этот постулат я и собиралась сегодня проверить на Габриэле и Ларсе.
Мэй уже спала, свернувшись клубком под одеялом, на ужин она не ходила. Иногда на неё нападала какая-то нечеловеческая сонливость, вызванная резким упадком сил, возможно, это было связано с ее ночными прогулками во сне, возможно, с особым даром моей тихой соседки — иногда казалось, что она гасит саму себя. Сейчас тонкие руки девушки обхватывали подушку, свободные рукава ночной сорочки сползли до локтей, и я увидела на её предплечьях несколько лиловых бесформенных синяков. Подошла, присмотрелась — нет было непохоже, что Мэй кто-то ударил, скорее, это полопались изнутри сосуды.
"Ей нельзя туда ездить, — подумала я с тоской и жалостью. — Никому из нас нельзя, а ей — особенно, они нас просто… просто выпьют, как упыри".
Я вышла из общежития, чувствуя, как гневно искрится на кончиках разом замёрзших пальцев пламя. И решила сделать небольшой крюк, чтобы успокоиться — не пошла к пруду по прямой, а вышла к библиотеке, обнаружила, что книгу оставила в комнате, сердито скомкала в ладонях огненный шарик и стала оглядываться, прикидывая, куда бы его запустить.
И вдруг увидела Джеймса.