Аки лев рыкающий
Шрифт:
Сыщик говорил без злорадства и без тени осуждения, вообще без единой эмоции, просто подводил черту под этой историей.
– Осипа вы сбили для того, чтобы он не добрался до более постыдных тайн. Возможно, связаны эти тайны не с примадоннами больших и малых театров, а, например, с совсем юными девочками. Или даже с маленькими мальчиками. Не случайно же вы детей упомянули. Вырвалось из подсознания.
Глушаков зашатался и побледнел. Схватился за горло. Пытался вдохнуть, но не удавалось – нервные спазмы скрутили тело.
– Пе… Пе-рес-с-с… тань-те! – взмолился он.
– Только в том случае, если вы сами отправитесь к ближайшему городовому и покаетесь
15
Порочащие факты (франц.)
– Не нужно! Не ищите! – весь апломб самодовольного хлыща выветрился за долю секунды. – Я поеду, немедленно поеду.
– И вы тоже поезжайте, Николай Сергеевич. Нельзя отрываться от остальных гонщиков, – сыщик изогнул бровь и многозначительно посмотрел на князя. – А господин Глушаков любезно дотянет нас до бочки с бензином. Не так ли?
Фабрикант нервно закивал.
– Иван зальет полный бак, и мы постараемся нагнать вас еще до Спас-Заулка.
– А вы разве не со мной поедете? – оторопел г-н Щербатов.
– Я, признаться, не люблю покидать насиженные места без особых на то причин, – г-н Мармеладов подошел к драндулету и вскарабкался в пассажирское кресло. – К тому же мы уже обсудили все аспекты нашей благородной миссии. Поспешите же, ваша светлость, время не ждет!
Князь недовольно насупился, но возражать не стал. Двинулись в прежней компании: за рулем «Бенца» абиссинец Ийезу, рядом с ним ваш покорный слуга, а сзади – разобиженный председатель московского клуба автомобилистов. Четверть часа он сердито молчал, но потом не выдержал:
– Миссия… Черт бы побрал эту миссию! Я задумал гонку для того, чтобы народ восхищался стремительным движением, впечатлялся мощью моторов и в конце концов полюбил машины! А все наизнанку вывернулось. Черт бы побрал заодно и этого фабриканта! Как только новость про «Даймлер»-убийцу напечатают в газетах, все начнут бояться, что какой-нибудь подлец станет ездить по улицам и давить людей почем зря. Глушаков – это похороны! Еще один гвоздь в крышку гроба!
Князь ни к кому конкретно не обращался, ему просто хотелось выговориться. Поэтому я не стал отвечать. Да и какие слова подобрать в утешение, когда светлая мечта о прогрессе на глазах разлетается в мелкие дребезги?
– Черт бы побрал и этого проклятого фельетониста!
Г-н Щербатов неожиданно взревел прямо над ухом, отчего я испуганно вжал голову в плечи и покосился на Ийезу. Тот даже не вздрогнул. Привык, видимо, к оглушительной канонаде с пассажирского сиденья. А князь тут же успокоился, перекрестился на купола далекой церкви и прошептал:
– Прими, Господь, его заблудшую душу…
Еще пару верст ехали в тишине. Николай Сергеевич погрузился в размышления – судя по его тяжелым вздохам, довольно мрачные. Мои мысли тоже были не из приятных, перед внутренним взором вновь и вновь рисовалась страшная картина: покойник в красной рубахе с остекленевшими глазами на перепачканном землей лице. Чтобы избавиться от наваждения,
Я пытался подражать цыганскому королю Саше Давыдову, но где уж… Высокие ноты всегда давались мне с большим трудом, а по части лирической красоты голос мой напоминал скрип несмазанных дверных петель. Ийезу морщился, но стойко переносил мучения. Князь оказался не столь терпелив – после того, как закончился третий куплет и не дожидаясь, пока я начну четвертый, он спросил:
– Жорж, а вы не считаете, что негодяи, подобные этому Осипу, весьма полезны для нашего общества?
Признаюсь, я пришел в замешательство и не знал, что ответить. Только и смог выдавить:
– Да разве такое возможно? Негодяй… И вдруг – полезен.
– Не вижу противоречий. В наше время люди грешат часто и много, без оглядки на божий суд. Думают, Вседержитель призовет еще не скоро, успеем отмолить грехи. А многие к тому же тишком верят, что перед смертью дадут денег на строительство храма или купола сусальным золотом покроют за свой счет, и за это им все простится. Допустят в рай. Не через главные ворота, так хоть через калитку неприметную. В уголке тенистом скоротать вечность. Потому и грешат, собственно. Но в какой-то момент на пороге вдруг появляется эдакий Осип и предъявляет счет за все грехи разом, уже в земной жизни.
– То есть, по-вашему, шантажист необходим в обществе, как щука в реке, – уточнил я. – Чтобы караси не дремали. Так?
– Не совсем. Осип – не хищник, нет. Он паразит. В кого-то вцепится клещом, у других зудит над ухом, как комар. Кровь сосет, но до смерти не убивает. А теперь примерьте-ка на себя, Жорж. Зная, что где-то рядом бродит такой вот мерзавец, ведущий учет всем вашим непотребствам, станете ли вы вести себя осмотрительнее? Безусловно, станете. И это убережет вас от новых грехов и ошибок, – г-н Щербатов назидательно поднял палец. – Многие думают, что совестью общества являются мудрые старцы, вроде Льва Николаевича. Они – светочи, указывающие праведный путь. За ними все мы, заблудшие нечестивцы, тянуться должны. Но на деле что выходит? Не хватает у большинства наших сограждан терпения жить как граф Толстой. Не хватает духовной стойкости перебороть все искушения. Для большинства людей куда полезнее иная совесть, которую олицетворяют фельетонист Зденежный и ему подобные. Эта совесть стыдит за гнусные поступки, грызет, терзает и бьет пребольно всех, кто с пути праведного свернул. Совесть злобная, ехидная и беспощадная. Но, поверьте, куда более действенная.
– Князь, неужто вы оправдываете пакостные деяния Осипа? – недоуменно переспросил я. – Все это перетряхивание грязного белья и последующие вымогательства?
– Боже упаси! Я просто хотел подчеркнуть, что людям с безупречным renommee шантажисты не страшны. А значит, надо искать убийцу среди тех, у кого репутация изрядно подмочена.
Я подумал, что все как раз наоборот. Именно люди с безупречной репутацией патологически боятся дурной славы, а следовательно готовы удавить любого, кто найдет скелеты в их подземельях. На что угодно пойдут, лишь бы постыдные факты не стали всеобщим достоянием. Но вслух ничего не сказал. Вряд ли князю интересно мое мнение. Да и перебивать его рассуждения было бы вопиющей бестактностью.