Аккорды безумия
Шрифт:
— Ты разрешишь нам переночевать у твоего костра?
— Конечно, — неожиданно добро ответил он. — Порой мне так одиного бывает, так хоть сегодня мне будет чуть веселее.
— Вот, возьми, мы принесли это для тебя.
Женщина вручила старику наши подарки, тот ещё шире улыбнулся.
— Не знал, что вы старые эшлендерские традиции знаете, — заметил он. — Как раз то, что я бы хотел, принесли.
Позволил себе усмешку. Традициями этого народа я никогда не интересовался, и иначе, чем хорошим совпадением и везением это не назвать!
— Проходите к огню, — пригласил Ревус. — Уж простите,
В лучах заходящего солнца я позволил себе ещё раз внимательнее оглядеть жилище этого данмера. Пепельные бататы он выращивает на небольшом огороде, грибы, скорее всего, собирает в соседнем лесу, а сыр наверняка где-то украл. Мои подчинённые ужинали с каким-то недовольным выражением лица, которые они тщательно старались выдавать за хладнокровие, за всё время они не проронили ни слова, вели себя, как бездушные машины. Кажется, в этом и состоит секрет того, что я даже не пытался запомнить их имена, что считал их безликой массой. В соблюдении субординации мы никогда не разговаривали между собой на какие-либо темы, кроме рабочих, я никогда не вслушивался в их переговоры между собой об их домах и семьях, о личных проблемах. Я никогда не вызывал к себе кого-либо из них по одиночке, следовательно, не спрашивал имена кого-либо из них, я для них — такой же безликий командир, под началом которого каждый из них, вероятно, когда-либо служил. Каких-либо успехов никто из нас не достигал, но так же не было и крупных провалов, благодаря чему я мог бы приметить хоть кого-нибудь из них. В нашем стремлении к совершенству мы все друг для друга рано или поздно станем одинаковой безликой массой, и хорошо ли это, я сомневался.
— Ты так и живёшь? — поинтересовался я.
— Я стар, — вздохнул данмер. — Мне больше не к чему стремиться, а Дымку я бросить не могу.
Очевидно, Дымкой звали необычного питомца этого старика.
— Её? — кивнул в сторону силт-страйдера. — Как ты вообще… нашёл её?
— Ну, коконы силт-страйдеров — крепкие штуки. Я нашёл её в одной из пещер вскоре после Красного Года, привёз сюда, на Солстхейм, и выходил. Пытался выпустить её на волю, но она никак не хотела уходить от меня.
— А твоя семья?
— Они погибли, а новую я так и не обрёл.
Отчаяние, граничившее со смирением — обычное состояние Ревуса, и на какое-то мгновение я испытал к данмеру жалость. Одиночество всё же — это страшно. Ещё страшнее, наверное, испытывать его перед смертью. Чувствовать свою ненужность, покинутость — это то, чего я боялся.
Солдаты предпочли отправиться спать, не проронив за вечер не единого слова, не единой ухмылки, а мы с Ревусом ещё некоторое время поговорили.
— Почему ты не хочешь пойти к Нелоту? — поинтересовался я.
— К этому богохульнику? Да я лучше ноги себе на живую отрежу, чем пойду к нему! Он же пустит меня на опыты, как бедняжку Илдари! И как бедняга Талвас его только терпит?
У Нелота я видел только одного ученика, этого самого Талваса. Более забитого молодого мера, чем он, я никогда не встречал, любой неполноценный альтмер, попавший к нам, талморским юстициарам и солдатам, казался более мужественным и уверенным в себе. Очевидно, у юноши есть причины так бояться своего учителя:
— Твои солдаты совсем неразговорчивые, — заметил старик.
— Да. Они… такие, — оправдался я.
И это лучшее, что я мог им приказать в плане поведения. Ревус, в конце концов, хорошо нас принял — а мог бы включить данмерскую вредность, сослаться на своё жалкое существование и прогнать.
Заметил на шее у старика странный амулет, похожий не то на чей-то коготь, не то на необычный камень с золотым кольцом на основании.
— Что это у тебя?
— Один путешественник вроде вас подарил, — хмыкнул данмер. — Двемерская какая-то штуковина, вроде. Я точно не скажу, не знаю. Она красивая, но слишком дорогой не выглядит, значит, бандиты мне за неё горло не перережут. Вот и ношу.
Заметив, как Фрея вычерчивает вокруг лагеря обережные символы, Ревус с удивлением окликнул женщину.
— До меня магия того камня не добирается, — успокоил старик. — Вот нелотовская прислуга постоянно постоянно к нему бегает!
— Лучше подстраховаться, — возразил я.
Ревус скептически ухмыльнулся, забрался в свою палатку и тут же провалился в сон; я же наоборот не мог задремать, несмотря на проведённый скаалкой ритуал призыва предков. Я смотрел в покрытую пеплом даль, освещаемую светом лун, где-то вспыхнула зелёная рябь северного сияния — благодаря которой мне на какое-то мгновение удалось разглядеть руины форта Морозного Мотылька. Веки становились тяжелее, а разум затуманивался.
Освещение стало более ярким, из спокойных тёмно-синих цветов всё стало огненным. Огненный ветер, идущий с океана, поглощал то, что когда-то было имперским фортом. Слышались крики, резко обрывавшиеся. Всё горело и рушилось. То, что когда-то было людьми и даже мерами, сейчас не поддавалось опознанию, превратилось в безликий слепок из пепла и глины, застывший в той позе, в какой её «обладатель» встретил смерть.
— Форт Морозного Мотылька не падёт никогда! — моложавый голос зазвучал в моей голове из ниоткуда. — Да здравствует Империя!
Слепки, потерявшие все человеческие очертания, восставали из пепла, принимались бесцельно бродить по окрестности, но затем обретали некое подобие строя, грубо иммитируя то, чем они занимались при жизни. Я внимательнее пригляделся к этим существам, сумел разглядеть их горящие огнём глаза, трещины по всему телу — и узнал в них порождений пепла. Возможно ли, что эти твари — неупокоенные души всех тех, кто погиб на этом острове в Красный Год?
Что-то трясло меня за плечо, и я пришёл в себя. Светало. Выходит, всё моё видение было сном?
— Ты спишь сидя? — с некоторым недоумением поинтересовался Ревус.
— Нет. Так… получилось.
Судя по многозначительному мычанию данмера, моё оправдание звучало очень глупо. Нет, неужели я правда так и провёл всю ночь в таком состоянии?
— Что-то ты паршиво выглядишь, — заметил старик. — С тобой всё нормально?
На самом деле, я не понимал, как в моём видении смогла пройти вся ночь, момент, когда я прилёг и затем — поднялся вылетел у меня из памяти. В то же время невыспавшимся или неотдохнувшим я себя не чувствовал.