Актеон

Панаев Иван Иванович

Приложась к кресту, господа отправились на ограду, к могиле бывшего владельца села Долговки.

На этой могиле возвышался памятник из дикого камня с мраморным крестом наверху. Он был сооружен по рисунку, присланному Петром Александрычем из

Петербурга. На двух мраморных досках его было вырезано золотыми буквами - с одной стороны:

От признательного племянника - дяде. Здесь покоится тело раба божия, отставного майора Виктора Яковлевича Требушова, родившегося в 1779 году, февраля 8, скончавшегося внезапно

от удара 1834 года ноября 9-го. Всего жития его было: 55 лет

8месяцев и 1 день.

С другой стороны:

От нас сокрылся ты, увы! и так поспешно,

Оставив нас страдать в юдоли грустной сей.

В знак благодарности племянник неутешный

Над прахом родственным воздвигнул мавзолей!

Петр Александрыч преклонил колено перед этим памятником, Прасковья Павловна положила перед ним три земные поклона и потому прослезясь, облобызала мраморную доску с надписью. Вслед за этим она обернулась, к своему внучку и сказала:

–  Сашурочка, душенька, вот здесь похоронен твой дедушка. Он наш всеобщий благодетель, мы всем ему обязаны.

Внучек, в ответ на эту бабушкину речь, промычал что-то такое… Бабушка поцеловала внучка, приговаривая: "Сокровище мое милое, понятливое дитя", и повела новоприезжих в церковь, а оттуда к дому.

–  Довольны ли вы своим наследием, мои милые?
– спрашивала Прасковья Павловна у детей своих.

–  Очень, - отвечал Петр Александрыч, вставляя лорнет в глаз и озираясь кругом, - приятное местоположение.

–  Ты, кажется, утомилась, друг мой Оленька? Такая что-то бледная? Это очень натурально с дороги… Тебе бы виски потереть одеколончиком: это бы сейчас тебя освежило…

–  Она всегда такая бледная, - заметил Петр Александрыч, - впрочем, бледность, маменька, в моде.

–  Именно так, - сказала Прасковья Павловна, - бледность придает интересность.

Признаться, я терпеть не могу красных щек… Ты совершенно, Оленька, в моем вкусе.

Дочь бедных, но благородных родителей, в свою очередь, сказала Ольге

Михайловне несколько очень ловких комплиментов, и, таким образом разговаривая, они подошли почти к самому дому.

Петр Александрыч первый ступил на крыльцо… На крыльце ожидали его

Дормидошки, Фильки, Фомки и проч. Они отвесили барину низкий поклон.

–  Вот это твои дворовые, голубчик, - закричала Прасковья Павловна, указывая на грязных исполинов, - прислуга у покойника была большая, он любил жить по-барски.

Антон отворил Петру Александрычу дверь в сени.

–  А вот этот, Петенька, - продолжала Прасковья Павловна, указывая на мрачного

Антона, - был камердинером при братце.

–  И буфетчиком, сударыня, - возразил Антон, - и главный надсмотр имел надо всем.

Слава богу, таки послужил, матушка!

Управляющий забежал вперед.

–  Не будет ли угодно чего приказать, Петр Александрыч?
– спросил

он.

–  Нет, спасибо, покуда ничего.

–  Ну вот, хозяюшка моя дорогая, - сказала Прасковья Павловна, целуя свою невестку, - поздравляю тебя; ты теперь у себя в доме, а мы гости твои. Прошу нас любить да жаловать.

–  Милая Ольга Михайловна!
– произнесла дочь бедных, но благородных родителей, закатывая глаза под лоб.

Ольга Михайловна только улыбнулась на эти приветствия.

–  Сюда, сюда, Оленька!

Прасковья Павловна схватила ее за руку и ввела в сени… За ними последовала дочь бедных, но благородных родителей, обе няни и Гришка с чемоданом на голове.

Антон проводил Гришку глазами и, обращаясь к Дормидошке, сказал:

–  Вишь, молокосос, а какое тончайшее сукно на сюртуке! Спроси-ка, почем аршин этакого сукна! А мы вот и до седых волос дожили, служили не хуже его, а целый век проходили в этой дерюге.

Антон плюнул.

–  Ах ты, жисть проклятая!

ГЛАВА II

Только что Петр Александрыч и жена его вошли в первую комнату, Прасковья

Павловна остановила их, ушла и минуты через две воротилась с образом в вызолоченной ризе.

–  Наклонитесь, друзья мои, - сказала она сыну и невестке, - дайте мне благословить вас. Вот так… Этот образ ты особенно должен уважать, друг мой Петенька; он переходил у нас из рода в род, и кого ни благословляли им, все жили необыкновенно счастливо, и покойница маменька и я; только богу не угодно было продлить к моему счастию дней моего голубчика Александра Ермолаевича.

При сем Прасковья Павловна заплакала.

–  Как мне ни тяжело было, а я перенесла это испытание. Чего, подумаешь, человек не в состоянии перенести!.. Желаю вам, милые, чтоб вы всегда так же согласно жили, как я жила с моим голубчиком. Более этого я ничего не умею пожелать вам.

После благословения подали кофе, и потом все занялись разбиранием чемоданов.

Прасковья Павловна и дочь бедных, но благородных родителей последовали за Ольгой

Михайловной в ее комнату.

–  Мне хотелось бы, - сказала дочь бедных, но благородных родителей, подходя к

Ольге Михайловне, - быть вам чем-нибудь полезной; позвольте помочь вам разобрать ваши вещи…

Ей смертельно хотелось посмотреть гардероб столичной дамы.

Ольга Михайловна отвечала на это обязательное предложение наклонением головы и пожатием руки…

Каждую ленточку, каждую манишку, каждый платок, каждое платье, вынимаемые из чемоданов, дочь бедных, но благородных родителей пожирала жадными глазами. Она и

Прасковья Павловна беспрестанно повторяли:

–  Ах, как это мило! как это прелестно! ах, с каким это вкусом!