Актеон

Панаев Иван Иванович

Управляющий, выпивая ерофеичу на сон грядущий, думал:

"А славно все сошло, право! Петр-то Александрыч ничего не смыслит, и его можно надувать сколько душе угодно".

Прасковья Павловна, раздеваясь, рассуждала с дочерью бедных, но благородных родителей о своем сыне и невестке.

–  Она, - сказала Прасковья Павловна, - очень мила, но есть что-то в ней странное, - этого нельзя не заметить, - и притом молчаливая какая-то.

–  Я, по правде сказать, - возразила дочь бедных, но благородных родителей, снимая платочек с своей гусиной шеи, - совсем от нее не того

ждала. И манеры у нее самые обыкновенные. Я не знаю, чему приписать ее неразговорчивость - или она горда, или, может быть… А Петр Александрыч премилый! Я просто им очарована. Что за ловкость, какие манеры, и должен быть большой зоил.

–  Я тебе говорила, милая, заранее. В нем такое благородство, таким вельможей смотрит!

Петр Александрыч, потягиваясь на постели, думал: "Право, и в деревне можно найти некоторые удовольствия… Карты, бильярд, охота… у меня же чудесный погреб, по милости дядюшки…"

Петр Александрыч начинал засыпать. "Лафит рублей по восьми бутылка… Агашка недурна…"

Когда Ольга Михайловна осталась одна в своей комнате, она отворила окно. Это окно выходило в сад. На нее пахнул свежий, душистый воздух распускающейся зелени; вековые дубы отбрасывали от себя исполинские тени на широкий луг перед домом, облитый серебряным светом пар подымался от пруда, и сквозь просеку сада виднелись бесконечные поля в синеватом ночном тумане…

ГЛАВА III

Петр Александрыч первые два дня после приезда осматривал свои хозяйственные заведения, с сигарою во рту, с лорнетом в правом глазе и с хлыстиком в руке. Все внимание обратил он на псарню, которая была в самом деле устроена превосходно покойным его дядюшкою, величайшим любителем псовой охоты. И хотя содержание ее требовало значительных расходов, но она поддерживалась и после смерти его, как при нем, по приказу нового владельца. Молодой барин долго простоял на псовом дворе, забавляясь с собаками. Из всех собак особенно обратила его внимание одна легавая.

–  А как ее кличка?

Управляющий, сопровождавший Петра Александрыча, заикнулся.

Вдруг исполин Антон очутился перед Петром Александрычем и пробасил:

–  Тритон-с, любимая была дядюшкина собака; верхочуй.

Петр Александрыч занялся с Тритоном. Антон подошел к управляющему и прошептал, почесывая затылок:

–  А что, батюшка Назар Яковлич, поговорите-ка барину-то о прибавке мне месячины… Ей-богу, иной раз ребятишкам есть нечего. Уж когда этак, знаете, что случится, так я готов с моей стороны всякое уважение вам сделать.

Антон искоса и значительно посмотрел на управляющего.

–  Хорошо, Наумыч, хорошо, - отвечал управляющий тихим голосом.
– Ты знаешь, когда я что сказал, то свято; я, дружок, и без барина могу тебе это сделать, изволь… Барин

–  человек молодой, он и не станет входить во все эти мелочи.

–  Да, именно что так. Ей-богу, Назар Яковлич! Вы всегда обо всем справедливое рассуждение имеете.
– Антон понюхал табаку.
– Спасибо вам за суконце; только уж не прибавит ли ваша милость еще два аршинчика…

–

 Изволь, изволь…

Из псарни Петр Александрыч отправился на конский двор; как лошадиный знаток, у каждого стойла он рассекал воздух хлыстиком и, окритиковав дядюшкиных кобыл и жеребцов, захотел взглянуть на водяную мельницу. Управляющий, показывая ему устройство мельницы, объяснил, сколько на ней ежегодно вымалывается хлеба и какие помещики имеют в ней участие по своим купчим. Эти объяснения и рассказы совсем не интересовали Петра Александрыча. За мельницей находилась довольно большая роща, и он пошел к этой роще, насвистывая и напевая какой-то водевильный куплет. Окрестности села Долговки впервые огласились петербургскими звуками, и куплет Александрийского театра смешался с пением и чириканьем божьих птиц… Помещик прошелся по роще и, обратись к управляющему, сказал:

–  Знаете, какая у меня блеснула мысль? Из этой рощи недурно бы сделать парк, как в Царском Селе или Петергофе. Право! Тогда бы славно кататься в нем.

–  Конечно, это было бы бесподобно, да дорогонько станет, - заметил управляющий почтительно.

–  Отчего ж дорогонько? А крестьяне-то на что ж? Нанимать людей, кажется, незачем.

–  А кто же барщину-то будет исправлять, Петр Александрыч?

–  Барщину? Да, правда. Петр Александрыч засвистал…

Возвращаясь к обеду, на дворе у самого дома он ветретил Агашку. Агашка была одета несравненно чище других дворовых девок и даже обута, тогда как все другие ходили обыкновенно на босую ногу.

Поравнявшись с молодым барином, Агашка кокетливо опустила глаза и поклонилась ему. Петр Александрыч отвечал на этот поклон с большою приветливостию и даже обернулся назад, с минуту провожая ее взорами. Антон не мог не заметить барского взгляда. Он был одарен большою сметкою и, оставив барина, тотчас отправился за горничной и догнал ее у прачечной.

–  Агафья Васильевна, наше почтение!
– Агашка не обертывалась.
– Агафья

Васильевна, что больно заспесивилась?
– Он ущипнул ее.

–  Ах ты, проклятый черт! как испугал меня, - вскрикнула Агашка.
– Фу! так вот сердце и бьется.

–  Ну вот, слава те господи! чего пужаться? Антон потрепал ее по шее своею грязной лапой. Агашка вывернулась из-под этой лапы.

–  Нельзя ли подальше?
– сказала она.
– Смерть не люблю этих шуток.

–  Вот уж и осерчала. Ах ты, барский кусочек! Недотрога королевна!.. А заметила ли ты, как наш-то на тебя поглядывает… Может, скоро и опять будет масленица, Агафья

Васильевна…

–  Масленица? Пьяница проклятый! у тебя, видно, спьяну-то все в глазах масленица…

Первые дни для новоприезжих проходили довольно однообразно, особенно для

Ольги Михайловны. Прасковья Павловна и дочь бедных, но благородных родителей не давали ей ни одной минуты покоя: первая преследовала ее неистощимыми ласками и беспрестанно изъяснялась ей в своих нежных, материнских чувствах; вторая - для того чтоб блеснуть своею светскостию, говорила ей все комплименты. Они вместе продолжали занимать ее наперерыв различными очень забавными деревенскими приключениями.