Актея. Последние римляне
Шрифт:
— Потому что ваш отец познал нашего Доброго Пастыря, — отвечал Теодорих, — а он не любил, чтобы кто-нибудь в его доме верил иначе, чем он.
— А моя мать покорилась ему без сопротивления?
— Вы знаете, господин, что любви женщина всегда покоряется без сопротивления. Она любит того бога, которому поклоняется ее супруг.
— Ты так думаешь?
— Любовь для женщины самая могущественная вера, а ваш отец окружил ее такой любовью, что в его объятиях она позабыла о суевериях детских лет. Кто будет спрашивать женщину о ее воле?
Воевода опечалился. Мысли его перелетели в атриум
Но от сурового лица жрицы веяло такой решительностью, что для него не оставалось никакой надежды.
— Не все женщины повинуются приказаниям мужа, — сказал он вполголоса.
Но Теодорих покачал своей седой головой.
— Все, господин, если только муж — настоящий муж.
— Разве ты никогда не видел жен, противившихся своим мужьям?
— Я видел много таких, но их мужья не были мужчинами.
— Ты говоришь, что мой отец…
— Ваш родитель, господин, — быстро прервал Теодорих, — делал всегда то, что хотел. Когда он говорил: «Так будет!» — то так и было. Когда ваш дед отказал ему в руке дочери, он только нахмурился и посмотрел на меня. Я сразу догадался, что значит этот взгляд. Мы выходим из дома этого языческого жреца, садимся на коней и мчимся несколько времени молча, как будто нас преследует смерть. Но вдруг ваш отец остановился, одним движением поводьев осадил коня на задние ноги и вздохнул, точно раненый тур. По моему телу пробежали мурашки. Пожалуй, подожжет крышу над упрямой головой этого почитателя солнца или месяца, подумал я. Он вздыхал, ворчал что-то, наконец, крикнул: «Мы вернемся еще сегодня!..»
— И вы вернулись? — спросил воевода, который слушал все с большим интересом.
— Я говорил вам, господин, что отец ваш не любил шутить. Мы вернулись ночью, вырвали птенца из его теплого гнездышка, а старая птица угрожала только хвостам наших лошадей.
— А моя мать?
— Бедняжка сперва плакала, рвалась домой, обыкновенно, как это делает женщина, но поцелуи вашего отца скоро осушили ее слезы, а когда она поняла вкус любви, то позабыла о солнце, месяце и всех иберийских звездах. Вы знаете, господин, что она полюбила нашего Доброго Пастыря с горячностью новообращенной.
Воевода встал с кресла и ходил по уборной неуверенным шагом человека, все внимание которого занято мыслями, только что нарождающимися в его голове… Временами он останавливался перед Теодорихом и смотрел на него пытливым взглядом, но ничего не спрашивал.
И он всегда исполнял то, что ему хотелось, и он слепо, не думая, бросался на всякую опасность. Но его врожденную горячность сдерживала миссия, с которой он был послан в Рим. Уполномоченному императора Нельзя было унизить достоинство власти для своих собственных целей. Он обманул бы возложенное на него доверие, если бы любовь лишила его самообладания.
Но смелость можно соединить с осторожностью. Пределы государства так обширны, что в них даже и преступники теряются без всякого следа. В глухих лесах Галлии и Франконии, среди скал и приморских гор, еще до сих пор скрываются сторонники императора Максима, насмехаясь над могуществом императора Феодосия.
Воевода
Соображения воеводы, сначала неясные и колеблющиеся, становились с каждой минутой все определеннее. Почему бы, и ему не вырвать из завистливой руки судьбы свое счастье, как это сделал его отец? Его ли вина, что образ Фаусты Авзонии лишил его спокойствия? И что в том, если любовь к весталке в Риме считалась святотатственной? Для христианина не обязательны обычаи язычников.
— А отец учил мою мать правилам нашей веры? — спросил он Теодориха.
— Ваш отец поручил вашу мать попечениям пресвитера Севера, — ответил старый аллеман.
— Как скоро моя мать забыла заблуждения своего народа?
— Ваша мать слишком любила вашего отца, чтобы долго противиться голосу истины. Через месяц она сама пожелала облечься в белое платье оглашенной.
— Не много же усилий пришлось употребить священнику Северу.
— Любовь быстрее несет время на своих орлиных крыльях.
— Может быть, — прошептал воевода.
— В этом мой сокол убедится и сам, потому что молодость без любви все равно, что весна без соловья, В старые же лета…
Теодорих махнул рукой.
Воевода молчал.
Он все искал способ сблизиться с Фаустой Авзонией, но то враждебное положение, которое он занял по отношению к язычеству, преградило ему дорогу к ней. Всякий раз, как он стучался в двери атриума Весты, жрица или исполняла свою службу, или была в городе; с патрицианскими же домами, которые она посещала, он не имел никаких сношений, Римская аристократия не допускала его к себе.
Отрешенный от общества Фаусты Авзонии, он встречал ее временами на улице, но и тогда ней было трудно пробиться сквозь ее многочисленную свиту, не говоря уже о том, что это противоречило и обычаю. Такая неприкосновенность весталки раздражала его нетерпение.
Когда он обдумывал, каким бы способом удалить преграды, отделяющие его от Фаусты Авзонии, ему на помощь пришел случай.
В Рим проездом из Константинополя в Виенну прибыл граф [37] Валенс, начальник телохранителей императора Феодосия, который занимал когда-то в древней столице его теперешнее место. Граф, по-видимому, не был таким ревностным слугой истинного Бога, как Фабриций, потому что разгульная римская молодежь устроила в его честь пир в доме трагической актрисы Эмилии, известной своим развратом в целом государстве. На этот пир, согласно желанию гостя, был приглашен и воевода Италии.
37
Титул начальника телохранителей Цезаря, а также высших чиновников государства.