Актея
Шрифт:
– Сабина сказала мне, Спор, что ты остался в Коринфе, – произнесла она. – Значит, Сабина меня обманула?
– Сабина сказала тебе правду, госпожа, – ответил раб. – Однако я не смог долго оставаться вдали от Луция. Я сел на корабль, отправлявшийся в Калабрию; но, поскольку этот корабль, вместо того чтобы пройти Мессинским проливом, бросил якорь прямо в Брундизии, я поехал Аппиевой дорогой и, хотя пустился в путь на два дня позже императора, прибыл в Рим одновременно с ним.
– Наверное, Сабина очень рада была увидеться с тобой, ведь вы должно быть так привязаны друг к другу?
– Да, действительно, – ответил Спор, – ведь мы не просто брат и сестра, но еще и близнецы.
– Ну так вот, скажи Сабине, что я хочу поговорить с ней. Пусть придет ко мне завтра утром.
– Сабины уже нет в Риме, – ответил Спор.
– А почему она уехала?
– Такова была воля божественного
– И где она теперь?
– Не знаю.
Голос раба был полон почтения, и все же в нем слышались какая-то принужденность и смущение, и это заставило Актею прекратить расспросы. К тому же в эту самую минуту лодка коснулась берега, Спор вытащил ее на песок и, видя, что Актея выбралась из нее, зашагал вперед. Гречанка вновь пошла за ним, молча, но невольно ускоряя шаг: она вошла в рощу сосен и смоковниц, а под сенью их густых ветвей ночь казалась непроницаемо темной, и Актея, прекрасно понимая, что от ее провожатого помощи ждать нечего, все же в порыве безотчетного страха приблизилась к нему. Дело в том, что несколькими мгновениями раньше ее слух уловил какие-то жалобные звуки, повторявшиеся с короткими промежутками и доносившиеся, казалось, из самых недр земли. Наконец послышался внятный, несомненно человеческий крик; девушка вздрогнула и в ужасе тронула Спора за плечо.
– Что это? – спросила она.
– Ничего, – ответил раб.
– Но мне показалось, что я слышала… – упорствовала Актея.
– Ты слышала стон. Да, мы проходим мимо темниц!
– А что за узники в этих темницах?
– Христиане, обреченные умереть в цирке. [180] «Актея пошла дальше, но вновь ускорила шаг: проходя мимо тюремной отдушины, она уловила самые жалобные и душераздирающие звуки, какие может издавать человеческий голос. И хотя при ней всегда говорили о христианах не иначе как о членах преступной, нечестивой секты, предающихся всевозможным порокам и злодеяниям, она испытывала невольное сострадание, возникающее обычно при мысли о людях, пусть даже преступных, которым предстоит умереть ужасной смертью. Поэтому она быстро прошла эту мрачную рощу, а выйдя на опушку, увидела ярко освещенный дворец, услышала звуки музыки. Одно впечатление сменилось другим – вместо мрака и стонов здесь царили свет и гармония, и Актея вошла в вестибул дворца более твердым, хотя и менее быстрым шагом.
180
Массовые гонения на христиан начались в 64 г.
Войдя, Актея застыла на месте, потрясенная увиденным. Никогда, даже в детских снах, где нет преграды воображению, ей не могло бы присниться такое великолепие. Этот вестибул, весь сверкающий бронзой, слоновой костью и золотом, был так обширен, что его обегали колонны в три ряда, образовывавшие портик длиной в тысячу шагов, и так высок, что посредине его стояла статуя высотой в сто двадцать ступней, изваянная Зенодором [181] и представляющая божественного императора во весь рост и в облике бога. Актею охватила дрожь, когда она проходила мимо этой статуи. Какая же чудовищная власть была у этого человека, если он приказывал запечатлеть себя в изваяниях втрое выше Юпитера Олимпийского, гулял среди садов и прудов, больше похожих на леса и озера, и для своей потехи и развлечения отдавал узников на растерзание тиграм и львам? В этом дворце были извращены все законы человеческой жизни: достаточно было одного движения, одного знака, одного взгляда этого человека, чтобы все было кончено – какой-нибудь несчастный, целая семья, целый народ навеки исчезали с лица земли, и ни единая живая душа не посмела воспротивиться исполнению его воли, и не раздалось ни единой жалобы, кроме воплей умирающих, и ничто не содрогнулось в природе, солнце не померкло, не грянул гром, возвещавший, что над людьми есть небо, а над императорами есть боги!
181
Зенодор (I в. н. э.) – римский скульптор, грек из Малой Азии; прославился дошедшими до нас лишь в уменьшенных копиях гигантскими статуями Меркурия Арвернского (в Галлии, близ нынешнего города Пюи-де-Дом) и Нерона (в вестибюле Золотого дома).
Эти мысли вызвали у Актеи глубокую, мучительную и все возрастающую тревогу; пока она поднималась по лестнице, ведущей в покои Луция, тревога усилилась настолько, что, оказавшись у двери, которую Спор стал отпирать своим ключом, она остановилась
– Луций… все тот же Луций, правда?
– Да, да, моя коринфская красавица, успокойся! – мягко ответил Цезарь, знаком подзывая ее к себе, – все тот же Луций! Ведь ты узнала и полюбила меня под этим именем, полюбила ради меня самого, а не за мою власть и не за мою корону, как все, кто меня окружает!.. Иди ко мне, Актея! Встань! Пусть мир лежит у моих ног, но ты будешь в моих объятиях!
– О! Я это знала! – воскликнула Актея, бросаясь на шею возлюбленному. – Я знала, это неправда, что мой Луций – злой человек!..
– Злой человек! – повторил Луций. – Кто же успел тебе сказать такое?
– Никто, никто! – спохватилась Актея. – Прости меня! Но люди порою думают, что лев – он благороден и отважен, как ты, он царь над зверьми, как ты император над людьми, – порою люди думают, будто лев жесток: не зная своей силы, он может убить лаской. О мой лев! Пощади свою газель!..
– Ничего не бойся, Актея, – с улыбкой ответил Цезарь, – лев приберегает когти и зубы для тех, кто нападет на него… Видишь, он ложится к твоим ногам, словно ягненок.
– Но я не Луция боюсь. О! Луций для меня – это гость и возлюбленный, он отнял меня у родины и у отца, он должен любовью воздать мне за похищенную у меня чистоту. Нет, тот, кого я боюсь… – она осеклась, Луций сделал ободряющий жест, – это Цезарь, сославший Октавию… это Нерон, будущий муж Поппеи!
– Ты виделась с моей матерью! – крикнул Луций, вскакивая и глядя в лицо Актее. – Ты виделась с моей матерью!
– Да, – прошептала девушка, вся дрожа.
– Да, – с горечью отозвался Нерон, – и это она сказала тебе, что я жесток, не правда ли? Что я могу задушить в объятиях, так? Что у меня только одно свойство Юпитера – губительная молния? Это она рассказала тебе об Октавии, которой она покровительствует и которую я ненавижу; это она против моей воли бросила ее в мои объятия, и мне стоило такого труда ее оттолкнуть! Октавия, от скудости своей любви всегда одарявшая меня лишь холодными, принужденными ласками! О! Глубоко ошибается и плохо рассчитывает тот, кто воображает, будто от меня можно чего-то добиться, докучая мольбами и угрозами! Я пожелал забыть эту женщину, последнее отродье проклятого семейства! Так пусть меня не заставляют о ней вспоминать!..
Едва успев произнести эти слова, Луций умолк, испуганный впечатлением, какое они произвели на Актею. С побледневшими губами, глазами, полными слез, запрокинув голову, она прижалась к изголовью ложа и вся дрожала, впервые наблюдая вспышку гнева своего возлюбленного: в самом деле, его нежный голос, вначале задевший самые потаенные струны ее сердца, внезапно зазвучал мрачно и устрашающе, а глаза, в которых она до сих пор читала одну лишь любовь, метали грозные молнии, перед которыми Рим в ужасе закрывал свое лицо.
– О отец мой! Отец мой! – рыдая, воскликнула Актея. – Отец мой, прости меня!
– Ну, разумеется, ведь Агриппина, должно быть, сказала тебе, что за твою любовь ко мне ты будешь в полной мере наказана моей любовью; она, конечно, поведала тебе, какого дикого зверя довелось тебе полюбить, рассказала о смерти Британика, гибели Юлия Монтана, [182] да мало ли о чем еще! Но при этом, конечно, забыла упомянуть, что один из них хотел лишить меня трона, а другой ударил палкой по лицу. Это и понятно: ведь жизнь моей матери совершенно безупречна…
182
Нерон любил переодетым бродить по Риму, бражничать в самых сомнительных компаниях, нападать на прохожих и т. п. В 56 г. некий молодой сенатор Юлий Монтан сильно оттолкнул набросившегося на него Нерона, но узнав императора, упал перед ним на колени и стал молить о прощении. Нерон приказал Монтану покончить с собой.