Актуальные проблемы Европы №1 / 2018
Шрифт:
В течение XIX в. лидеры и журналисты США использовали концепцию «явного предначертания» для оправдания экспансионистской политики Соединенных Штатов. Доктрина Монро, сформулированная в 1823 г., совместно с «явным предначертанием» обосновывала противодействие США попыткам европейских держав вмешиваться во внутренние дела американского континента.
В конце XIX в. американский историк Фредерик Тёрнер сформулировал «теорию границы», доказывая, что именно взаимодействие американского общества с фронтиром (приграничной зоной поселений на Диком Западе) заложило фундамент американской свободы и независимости, отделив Америку от Старого Света с его европейским менталитетом [Hodgson, 2010, p. 230].
Существующая на сегодняшний день и цитируемая на официальном уровне концепция американской исключительности напрямую связана с тезисами «явного
Вильсонианство. До конца XIX в. приоритеты внешней политики США сводились к тому, чтобы следовать концепции «явного предначертания» на американском континенте и оставаться в стороне от европейских конфликтов. Но 7 мая 1915 г. Германия потопила океанский пассажирский лайнер «Лузитания», что стало для президента В. Вильсона поводом вступить в войну. Вильсону предстояло при этом преодолеть традиционный изоляционизм американцев, и в этих целях он воспользовался верой сограждан в исключительность американских идеалов. Америка впервые сформулировала свою новую глобальную цель: не ограничиваться сохранением баланса сил, а распространять свои принципы по всему миру. Согласно «четырнадцати пунктам» В. Вильсона, Америка больше не могла оставаться лишь образцом свободы и независимости, как хотел Т. Джефферсон в начале XIX в. Вместо этого, как полагал Вильсон, Америка должна была стать созидательницей нового мирового порядка, основанного на более высоких моральных принципах и тесно связанного с принципом мессианской исключительности США.
Как указывает в своей книге американский исследователь Л. Амброзиус, Вильсону нравилась роль мирового гегемона, хотя он никогда явно не говорил об этом [Ambrosius, 2002, p. 12]. Идеологическое наследие Вильсона оставило отпечаток в политике многих американских государственных деятелей: Г. Киссинджера, Р. Рейгана, У.Дж. Клинтона и Дж.У. Буша [Ibid.]. Вильсонианство также стало идеологическим фундаментом теории демократического мира, рассматривающей демократизацию как средство предотвращения войн. Вильсон оставил после себя набор концепций, положивших начало глобальному крестовому походу американцев. По его мнению, не было существенной разницы между свободой США и свободой всего мира. Его идеи оказались крайне востребованы после окончания холодной войны, когда США принялись решать задачу построения нового мирового порядка. Как писал Г. Киссинджер, «интеллектуальная победа Вильсона оказалась более значимой, чем любой политический триумф, ибо, когда Америка столкнулась с задачей построения нового мирового порядка, она, так или иначе, вернулась к заветам Вудро Вильсона» [Kissinger, 1994, p. 145].
Гегемонизм – концепция, являющаяся ядром теории гегемонистской стабильности (hegemonic stability theory, HST). В основу теории положена аксиома, согласно которой здоровье и стабильность глобальной экономики и политической системы зависят от наличия эффективно действующей в экономической и политической плоскости державы-гегемона. Теория гегемонистской стабильности ссылается на исторический опыт: с конца XIX в. до середины XX в. наблюдалась жесткая корреляция между мировой гегемонией одной из великих держав и стабильностью в мировых экономических отношениях. В начале этого периода лидером выступала Великобритания, а в мире процветал Pax Britannica, основанный на «золотом стандарте»; в период существования Бреттон-Вудской финансовой системы мировым гегемоном выступали Соединенные Штаты, а вокруг них сформировался Pax Americana. В период между мировыми войнами, напротив, мирового лидера не существовало: Великобритания уже не способна была выполнять эту роль, а Соединенные Штаты были к ней еще не готовы политически. Этот период в мировой экономике характеризовался экономическим кризисом, протекционизмом и снижением объемов мировой торговли и инвестиций.
Таким образом, согласно теории гегемонистской стабильности, для стабилизации мировой экономики необходима держава-лидер, а для поддержания стабильности
Впоследствии в рамках теории гегемонистской стабильности было сделано два важных уточнения. Одно из них связано с возможностью изменений в системе, другое – с допущением, что функции гегемона может выполнять группа стран.
Значительный вклад в дискуссию по вопросу о возможности изменений в установившейся системе внесли книги американского политэконома Р. Гилпина [Gilpin, 1987], который показал, что система международных отношений формируется в соответствии с интересами и для продвижения интересов ее наиболее влиятельных участников. Со временем, по мере изменения соотношения сил и возможностей держав становящиеся более сильными государства попытаются изменить правила игры в своих интересах и будут продолжать эти попытки до тех пор, пока издержки их усилий не начнут превышать возможную выгоду от перемен. К схожим выводам, хотя и с противоположных позиций, пришел Э. Валлерстайн [Wallerstein, 2004].
Претерпело эволюцию и понимание функций гегемона в мировой системе. Во-первых, использование теории коллективных действий позволило прийти к выводу, что роль гегемона в мировой системе может играть не только отдельная держава, но и группа держав. Во-вторых, со временем несколько изменились и акценты в понимании выполняемой гегемоном функции. Работы американцев Б. Эйшенгрина [Eichengreen, 1996], а также М. Уэбба и С. Краснера [Webb, Krasner, 1989], посвященные анализу изменений в мировой финансовой системе и потоках мировой торговли в связи с переменами в политическом влиянии и экономической мощи держав-гегемонов, показали, что основное внимание в анализе мировой системы должно уделяться не столько степени влияния и экономической мощи гегемона, сколько способности гегемона создавать благоприятные условия для производства востребованных мировой системой «общественных благ», или, как это сформулировал Д. Лейк, «инфраструктуры» мировой экономики [Lake, 1993].
Российское политическое мышление и политический дискурс в определенной степени взросли от советских корней, и понятие гегемонии и ее роли также в определенной степени сформировалось под влиянием марксистско-ленинской идеологии. Поэтому, хотя понятие гегемонии, являющееся частью теории и практики международных отношений, следует отличать от гегемонии как термина общеполитического дискурса, главное значение гегемонии в русском политическом словаре – это гегемония рабочего класса, пролетариата. Согласно К. Марксу и В. Ленину, такая гегемония должна была осуществляться в форме диктатуры для построения коммунистического общества и преодоления сопротивления реакционных классов. После смягчения советской идеологической доктрины в конце 1960-х годов также считалось, что пролетариат способен играть роль гегемона и в тех массовых движениях, которые не ставят перед собой социалистических задач: например, в национально-освободительных и буржуазно-демократических революциях, движении за мир, борьбе за демократические преобразования в различных странах при условии, что в этих странах пролетариат сформировался как класс и стал самостоятельной политической силой.
Сегодня термин «гегемония» воспринимается в России неоднозначно. С одной стороны, крах социалистического эксперимента в России и изменение социальной структуры общества окончательно закрыли дискуссию о гегемонии рабочего класса. С другой стороны, в настоящее время термин «гегемония» не имеет явного отрицательного оттенка. В определенном контексте он может играть в русском сознании положительную, созидательную роль. Определенный вклад в эту дискуссию вносит российская имперская традиция – большинство граждан России не находят в идее гегемонии ничего отрицательного.