Аквамариновое танго

Вербинина Валерия

– Скажите, а среди присутствующих в замке был хоть один левша?

– Понимаю, – задумчиво пробормотал Анрио. – Если Лили Понс проломили правый висок, это мог сделать левша, стоявший к ней лицом. Но не забывайте, что она могла стоять к убийце спиной или боком, и тогда он мог нанести удар правой рукой.

– Спасибо за разъяснение, доктор. Так что насчет левши?

– Среди гостей ни одного левши не было.

– А среди раненых?

– Ни одного.

– Так что, так-таки никого и не было?

– Только один человек. Горничная Мари Флато.

Глава 21

Свидетельство Жана

Когда Амалия вернулась к машине, дочь сразу же заметила перемену в облике матери. До разговора

с Анрио Амалия была сосредоточенной и хмурой, а теперь лицо ее просветлело, и глаза смотрели иначе – открыто и почти безмятежно. «Она знает! – в немом восторге подумала Ксения. – Еще немножко, и…»

– Доктор сильно упирался? – спросила она вслух.

– По-моему, он был рад, что может наконец облегчить душу, – отозвалась Амалия. Она села в автомобиль и захлопнула дверцу. – На него надавили, ему угрожали, и он был вынужден поддержать версию о самоубийстве. Любопытно, впрочем, что хотя он не испытывает никакой симпатии к гостям Лили, но затрудняется указать среди них убийцу. Это о многом говорит… Слушай, я, кажется, проголодалась. Езжай вдоль этой улицы, попытаемся найти какой-нибудь приличный ресторан.

Ресторан сыскался через пару сотен метров, и был он не просто приличный, а неприлично хороший. Женщины поели, после чего Амалия достала из сумки отпечатанную по новой орфографии газету, которую захватила с собой, и стала ее читать.

– Мама! – укоризненно промолвила Ксения, делая большие глаза. Ей было непривычно видеть в руках у матери большевистскую прессу. – Зачем тебе это?

– Дорогая моя, газеты все-таки печатают для того, чтобы их читали, – парировала Амалия. – Но этот листок, конечно, – нечто удивительное… Похоже, какой строй в России ни устанавливают, все равно получается самодержавие.

Она спрятала газету в сумку и попросила официанта принести еще одну чашку кофе.

– Ходят слухи, что Ленин болен, – сказала Ксения и со свойственной ей беспощадной прямотой добавила: – Значит, царь теперь Бронштейн? [7]

Амалия кашлянула.

– Видишь ли, дорогая… У любого дела есть вроде бы явные решения, а есть такие, которые скрыты. Взять хотя бы преступление, которое я расследую: кажется явным, что Лили Понс убил Жан Майен. Кажется явным, что, если Ленин исчезнет, Троцкий заберет себе всю власть. Понимаешь, к чему я клоню? На самом деле, возможно, Жан Майен тут ни при чем и вовсе не он убил певицу. А что касается Троцкого, то помяни мое слово: он будет съеден при любом раскладе, если ему не хватит ума – или удачи, что для политика в принципе то же самое – умереть вовремя. Что же касается Ленина…

7

То есть Троцкий, считавшийся одним из лидеров партии и революции.

Официант принес кофе и удалился бесшумной походкой. Женщины сидели у окна, и солнце ласкало щеку Амалии, и зажигало в ее волосах золотые нити.

– В общем, я вижу его историю очень просто, – рассеянно промолвила она, размешивая ложечкой кофе. – Он всю жизнь мечтал отомстить за брата, который играл в революционера и был повешен. Ну-с, Ленин и отомстил. Все его теории, немецкие деньги, которые он получил или мог получить для осуществления переворота, сдача позиций в Европе, развал страны, Гражданская война и истребление российского народа – только следствие. Другой вопрос, почему система, продержавшаяся три века, не выдержала и почему в решающий момент русской истории у руля оказалось это убожество, гражданин Керенский, чьей миссией – сейчас-то можно уже определенно об этом сказать – было погубить и доломать все, что еще не было погублено и доломано ранее? А еще один вопрос, тоже крайне неприятный, заключается в том, почему последний русский царь, словно нарочно, делал все, что могло разрушить дело его предков, Российскую империю? В итоге он погубил себя, свою семью, своих детей, свою страну и свой народ. И пока большевики, сидя на груде развалин,

которые были процветающей державой, кричат, что они пришли для всеобщего счастья и за ними свелое будущее, мы сидим в Дижоне и… Ксения, ей-богу, я не буду больше ничего говорить, если ты станешь смотреть на меня такими глазами.

– Я ничего, ничего, – пробормотала сконфуженная Ксения. – Но ведь должно быть спасение – хоть где-то!

– Спасение от зла заключается в том, чтобы не подпускать его к себе, – спокойно отозвалась Амалия. – Это самое главное. Ты же понимаешь, что империи настал конец вовсе не потому, что кто-то за кого-то хотел отомстить и немецкий кайзер – строго между нами, болван, каких поискать – решил помочь революционерам в обмен на вывод России из войны. В истории рушится только то, что было обречено на разрушение, и должны были сойтись тысячи условий, чтобы произошли такие грандиозные изменения. Можно ли было спасти державу? Можно ли было избежать такого страшного крушения основ? И я отвечу: да, можно, но не с теми людьми, которые в тот момент нами управляли. Нельзя было лезть в мировую войну, проиграв до того войну японскую, с одной-единственной страной. Нельзя было брать деньги у французов и заключать союзы, которые ничего нам не давали, а только налагали обязательства. Нельзя было думать, что история стоит на месте и в XX веке можно править, как в XVIII. И вот цена этих ошибок – погибли миллионы, и миллионы, вероятно, еще погибнут. И это действительно страшно, – добавила Амалия изменившимся голосом. – А мы сидим в Дижоне, светит солнце, и дети играют на улице…

Проследив за направлением ее взгляда, Ксения и в самом деле увидела на улице детей, игравших в классики.

– Ладно, – сказала Амалия. – Пора спросить счет, и надо возвращаться в Париж. Я хотела сегодня еще поговорить с Жаком Броссом, если получится.

В Париже они оказались уже вечером, и Амалии пришлось пересмотреть свои планы, потому что позвонил инспектор Лемье.

– Госпожа баронесса, дело плохо. Жан Майен получил письмо.

– Повестку?

– Да. Текст тот же самый: если он не расскажет правду о гибели Лили Понс, ему не жить. Министр в ужасе. Префект предложил приставить к дому охрану…

– Этого может быть недостаточно. Комиссар разговаривал с Жаном?

– Ему представили бумагу от врача, что Жан Майен тяжело болен и не может давать показания. Разумеется, это вранье.

– Анри, мне нужно во что бы то ни стало поговорить с Жаном. Пока он еще жив.

– К нему никого не пускают. Как прошла ваша поездка в Дижон?

Амалия вкратце пересказала то, что ей удалось узнать. Едва она повесила трубку, телефон зазвонил снова. Это был Андре Делотр.

– Госпожа баронесса, министр Майен уполномочил меня заехать за вами. Министр хотел бы сообщить вам кое-что, но строго конфиденциально.

– Хорошо, – сказала Амалия, не выразив удивления. – Я вас жду.

Она повесила трубку и повернулась к Ксении.

– Не исключено, что мне удастся разговорить Майена. Но я не знаю, что мне делать с Броссом. Вряд ли он что-то знает, но все же…

– Я поеду к нему, – сказала Ксения.

– Ты?

– Ну да. Разговаривала же я с Симоном Рошаром…

Телефон зазвонил снова.

– Алло! Господин граф… Да, она здесь. Я передаю ей трубку. Твоя свита, – добавила Амалия вполголоса, передавая трубку Ксении.

Девушка состроила мученическую гримасу, но трубку взяла.

– Да, Эрве… Нет, ездили с мамой по делам. Что? Вы очень любезны, но мне надо сейчас опять уезжать. Нет, недалеко – мама поручила мне поговорить с Жаком Броссом. Да, он один из раненых, которые жили в замке… Нет, помощь мне не нужна, но если вы хотите присоединиться… Что, ваша сестра тоже? И Габриэль? Ну, если вы так настаиваете…

Через четверть часа Амалия уже ехала по вечерним улицам в машине Андре Делотра – большой и неповоротливой, но излучавшей солидность. Баронесса из вежливости сказала несколько любезных слов об автомобиле, и хозяин, оживившись, вывалил на нее целый поток сведений о том, какая это замечательная машина.