Аквитанская львица
Шрифт:
Людовик сам не заметил, как привалил голову, укрытую кольчужным капюшоном, к скале и закрыл глаза. Он уже не видел, как двое оруженосцев, заметив, что король засыпает, немедленно поспешили к нему, чтобы укрыть его еще одной шубой.
…Король открыл глаза и в первое мгновение не понял, где находится. Потом пришло все разом — Кадмские горы, дорога-серпантин, армия на узком горном карнизе — под азиатским небом, над бездонной пропастью. Но было светло. Он думал, что забылся сном на минуту, но за горами уже брезжила заря. Дорога и нервное напряжение измотали его. Людовик присмотрелся —
С края небольшого плато, где остановился двор короля, а вернее, королевы, потому что с десяток шатров на колесах принадлежало именно Алиеноре, Людовик осмотрелся. Сзади, на петляющей дороге, он разглядел арьергард. Но авангарда впереди не было.
— Жан! — подозвал он своего ординарца. — Где де Ранкон?
Протирая заспанные глаза, оруженосец щурился, выглядывая голову каравана. Затем пожал плечами:
— Верно, они ушли за перевал, ваше величество!
— За перевал?! — Людовик сжал кулаки. — Что значит, за перевал?! Немедленно к нему! Сейчас же!
Оруженосец встряхнул своего коня, запрыгнул в седло.
— Но! — грозно воскликнул он. — Пошла!
— За перевал, — хмуро повторил Людовик Седьмой. — Что он себе позволяет?
Его оруженосец был прав — Жоффруа де Ранкон с боевым авангардом решил переночевать за перевалом, значительно оторвавшись от основной части каравана. Причина, о которой ничего не знал Людовик, была проста: та часть дороги, на которой должен был остановиться де Ранкон, чтобы не упустить из виду весь караван, была слишком узка и неудобна для ночевки. Жоффруа де Ранкон, оторвавшись на пол-лье, перешел на более удобный участок пути, где сонному воину, решившему справить нужду, не грозило упасть в бездну.
Сердце Людовика заколотилось так сильно, что, казалось, готово было выпрыгнуть наружу. Он топтался на месте и все смотрел и смотрел на вершины гор по обе стороны дороги, встречавшие рассвет, заснеженные на самых пиках, по которым уже разливалось золотистое утреннее солнце. Грозная стена самой высокой из Кадмских гор поднималась над ним, и просыпавшийся караван с надеждой прижимался к ней, голой и холодной, как замерзший путник — к спасительному очагу.
Людовик следил взглядом за ординарцем Жаном — вот юноша, петляя по дороге, обогнул сотню повозок впереди, вот он проехал мимо сгрудившихся воинов, которых было на этой дороге не счесть, вот он вырвался вперед на тот участок пути, который оказался свободен и где должен был находиться хвост авангарда Жоффруа де Ранкона.
Ординарец Жан уже превратился в крошечного всадника там, впереди, на голой дороге, когда конь его попятился вправо, к краю пропасти… Людовик шагнул вперед и что есть силы прищурил глаза — всадник брошенным камешком летел в синеву пропасти…
В ту же минуту король поднял голову и оглядел скалы. Если бы хоть на одно мгновение Людовик Седьмой Французский мог увидеть мир глазами Конрада Гогенштауфена, то он смело сказал бы: «Я уже видел это!»
И сердце бы его сжалось, и рука потянулась к мечу…
Впрочем, последнее так и случилось, когда взгляду молодого короля предстала обширная, устремлявшаяся к небу вершина,
Поспешив оторваться, Жоффруа де Ранкон не подумал о том, что оставляет между собой и основной частью каравана, возглавляемой королем, лазейку. Да и откуда он мог знать о ней? Об этой лазейке ничего не слышали даже проводники-греки, которые и носа не казали в эти места, — ведь это была вотчина Иконийского султаната.
— Турки!! — едва успел зареветь Людовик, привлекая внимание постовых, указывая вверх, как тысячи стрел одновременно ударили по едва проснувшемуся каравану.
И тотчас вопль раненых и убитых разорвал утреннюю тишину. Трубачи ухватили рога и, с ужасом глядя наверх, раздувая щеки, затрубили что есть мочи. Пронзительным воем наполнилось все пространство вокруг. Эхо страстно заметалось по скалам. Но меткие стрелы турок выбивали трубачей одного за другим, и, хватаясь за пронзенные лица и шеи, те падали на каменистой дороге или пятились и летели вниз. Рыцари, вскочив на коней и прикрываясь длинными щитами, живой стеной сгрудились у повозок с дамами — женами их хозяев. Стрелы турок пронзали им ноги, редко — плечи, но рыцарь выбывал из строя только тогда, когда стрела находила его шею или поражала коня, и тогда его место занимал другой рыцарь или оруженосец.
Стрелы пронзали шатры повозок, где только что спали камеристки сиятельных аристократок. Смертоносные стрелы превращали расписные суконные крыши в решето. На несчастных женщинах не было кольчуг, и они погибали первыми, скопом, едва успев испугаться, закричать, — погибали, подчас получив сразу по десятку стрел. Та же участь постигала и музыкантов. Стрелы в щепы разбивали их виолы, еще совсем недавно так чудесно звучавшие на дорогах Венгрии, на берегах Босфора или Геллеспонта.
Вой медных труб и человеческих голосов смешался и звенел над горами одной страшной и протяжной нотой…
Раненые лошади, ошалелые от страха и боли, пятились, рвали повозки вперед, и те, ломая колеса о камни, а то и выбрасывая их, летели вместе с ранеными животными и мертвыми телами под куполами шатров в пропасть.
Оруженосцы не давали упасть повозкам знатных дам — ничем не прикрываясь, они держали раненых лошадей под уздцы. Стрелы легко выбивали их, но погибших дворян тут же заменяли новые ординарцы.
Самым непоправимым было то, что турки оказались сверху и жалили точно слепни несчастного быка, который был способен лишь отчаянно отмахиваться хвостом и крутить мощной, но бесполезной в таком деле головой.
Обстрел был подобен штормовым волнам, не желающим утихать! Арбалетчиков оказалось слишком мало, чтобы справиться с лучниками, и потом их оружие заряжалось утомительно долго. Тех, кого не подбили стрелами, сами выпустив по болту в противника, прижимались к скале с «козьими ногами» и отчаянно, торопливо натягивали железную тетиву. А потом выныривали из-под скалы, но… прицеливаться не успевали. Тысячи вооруженных стрелами турок перебили арбалетчиков почти сразу — по два десятка стрел на один болт.