Аквитанская львица
Шрифт:
Но и сам Людовик понимал их правоту. И вновь думал: прими они предложение Рожера Сицилийского, уже давно и без потерь добрались бы все до Святой земли. На военном совете решили посадить на корабли самую родовитую часть армии, включая благородных дам с их потрепанными дворами, и отплыть в Антиохию, А в Анталии оставить самых бедных рыцарей, не могущих похвастаться своим древним родом, простых воинов, всех без исключения паломников, так жаждавших поскорее увидеть Землю обетованную, больных и раненых.
Треть пышного каравана полегла под стрелами в горах, половина из выживших оставалась на анатолийском берегу. Людовик лично назначил старших и пообещал, что византийский император пришлет корабли и за ними.
Сердце его больно сжималось, когда он, отплывая на
Не ведал он другого, что правитель Анталии не пошлет гонцов к Мануилу Комнину за новыми кораблями, а если бы и послал, то императору вряд ли было бы до них дело. Правитель города запрет ворота и, едва паруса кораблей с королем Франции и его ватагой скроются за горизонтом, отменит указ кормить пилигримов. В лагере, где останутся несколько десятков тысяч человек, скоро начнется мор. Бедные рыцари, воины и все, кто был способен проделать еще несколько переходов, отправятся сами пешком в Святую землю, но ни один из них не дойдет до нее. Они попадут в лапы поджидавших их на горных дорогах турков, и те паломники, кто не будет убит, попадут в рабство Иконийскому султану. А те пилигримы, что останутся под стенами Анталии, умрут голодной смертью.
Ничего этого Людовик, надеявшийся на лучший исход своего похода, пока еще не знал. Его ждала впереди Святая земля и подвиги. Так он думал, хватая ртом соленый морской ветер.
Ожиданием была полна и его супруга. Но думала она не о великих деяниях на земле Палестины и не о Гробе Господнем, а об одном-единственном человеке — о том, кто никогда и никому не дал бы ее в обиду! Что бы она не натворила! Кто простил бы ей все. Алиенора думала о своем родном дядюшке и друге детства Раймунде Пуатьерском.
Вот кто ждал ее, вот кто ее любил!
Волны разбивались о борта корабля, заливая палубу брызгами, подол платья королевы, ее истоптанные сапожки. А она улыбалась. Никогда еще мир не был так враждебен к ней! Ее считали виновницей многих бед. В первую очередь — собственный муж и ненавистные ей тамплиеры во главе с Эвраром де Баром. Но даже свои, южане, порой недобро косились на нее. И первые баронессы королевства, глядя, как переменился к жене Людовик, тоже сторонились своей государыни — они также понимали: поплыви крестоносцы на кораблях Рожера Сицилийского, все бы обошлось, все бы уцелели, и не понадобилось бы им терпеть весь этот ужас. Правда, один раз Людовик хотел было помириться со своей женой. Дело было под вечер, над Средиземным морем светила полная луна — ее серебра хватало на всю черную зыбь, что простиралась во все стороны света. Король взял ее руку в свою и хотел было обнять, она не сопротивлялась, да и могла ли? Но право говорить у нее никто не отнимал.
— Вы решили прервать ваш пост, ваше величество? — не глядя на мужа, с усмешкой бросила она.
Людовик выпустил ее руку и, ни слова не говоря, ушел в свою каюту. Но ей уже было наплевать на его чувства. Она бы никогда не смогла простить ему того оскорбления, брошенного при всех на карнизе Кадмских гор. Зря ее муж забыл — забыл главное! — что она согревала его постель все эти десять месяцев пути, давала ему все, что могла дать женщина мужчине! И он принимал эти дары с великой радостью! И не помышлял поститься! А едва пришла беда, едва он проморгал ее, оказалось очень просто превратиться в неблагодарного и черствого истукана!
День сменяла ночь, и византийские корабли плыли в сторону Святой земли. И королева Алиенора ждала. Она улыбалась, зажмуривая глаза, когда ветер напористо бил ей в лицо и пытался растрепать убранные в косы и хитро заплетенные волосы. Смерть, испытания и снова смерть. Пусть! Еще дома, во Франции, все было задумано и сделано ради одного человека — великолепного Раймунда Пуатьерского, а ныне — князя Антиохийского.
Наконец, сама она жива, размышляла Алиенора, и готова жить дальше. И любить. А рыцари — на то они и рыцари, чтобы храбро отдавать жизнь за свою госпожу. И если бы сейчас ее спросили: стоило ли всех этих жертв хотя бы одно ее свидание с князем Антиохии, она
Глава третья
Раймунд Великолепный
В Винчестерском замке было холодно и неуютно. И не только потому, что в слюдяные окна, через щели, то и дело вонзался холодный мартовский ветер. Весь замок затаился в эти дни, когда Англия оказалась на пороге гражданской войны.
В одной из башен, у окна, стоял молодой высокий светловолосый рыцарь и смотрел вниз. Туман поднимался над двором замка, он проникал повсюду — вяз на зубах промерзшей во дворе стражи, разводившей костры, глотавшей эль и бранившейся что есть силы, лип к гривам лошадей и шерсти собак, грызшихся из-за обглоданной солдатами кости.
— Чертова сырость, — проговорил молодой человек. — Чертов Винчестер, чертова страна…
В теплом пурпуэне и штанах, кутаясь в теплый плащ, молодой человек думал о своей судьбе. Он был уверен, что достоин большего, чем получает сейчас, — и по своему рождению, и по талантам. И на большее он рассчитывал, оставляя родину.
Но начинающийся 1136 год не сулил ему ничего хорошего…
Звали двадцатидвухлетнего рыцаря Раймунд Пуатьерский. Молодой человек был сыном Гильома Трубадура, но рассчитывать на земли своего отца он не мог. Хозяином Аквитании, Пуату и других южных провинций по закону наследования стал его старший брат Гильом Десятый. Когда внезапно умер их отец, младшему брату было всего двенадцать лет, и Гильом выполнял роль его опекуна. А Раймунд, в свою очередь, взрослея, учил рыцарским забавам старшую из дочерей Гильома — Алиенору. Трудно было найти более близких друзей, чем этот юноша и девочка-подросток.
Возмужав, Раймунду оставалось самому позаботиться о себе — например, отправиться на службу за море. Так он и поступил: тем более такому знатному аристократу, по крови равному королям, открывались все дороги. В возрасте двадцати лет Раймунд предстал перед Генрихом Первым Английским по прозвищу Грамотей — сыном легендарного норманна Вильгельма Завоевателя [11] .
За несколько месяцев до своей смерти, в начале 1135 года, Генрих Первый посвятил в рыцари молодого аквитанца. А едва старый король умер, объевшись миногами в родной Нормандии, его объединенное королевство стало разваливаться на глазах. И всему виной стала распря из-за наследства между дочерью Грамотея — Матильдой, женой Жоффруа Красивого Анжуйского, и родным племянником короля — влиятельным графом Стефаном де Блуа.
11
Вильгельм Завоеватель, герцог Нормандии (1027–1087). В 1066 году пересек Ла-Манш, в битве при Гастингсе разбил англосаксонского короля Гарольда Второго и провозгласил себя королем Англии, тем самым положив начало нормандской династии.
Остаться в стороне от династической распри было невозможно, но Раймунду де Пуатье повезло. В самом начале весны 1136 года в Англию пожаловал рыцарь Жерар де Жеберрон, маршал ордена госпитальеров [12] . У него был вид заговорщика.
— Плохие времена грозят Англии, — сказал рыцарь-монах, которого провели к Раймунду оруженосцы.
— Это верно, кавалер де Жеберрон, — откликнулся молодой граф. — Отогрейтесь и выпейте вина.
— Благодарю, — снимая перчатки, поклонился рыцарь.
12
Госпитальеры, духовно-рыцарский орден. Полное название — Рыцари Иерусалимского госпиталя Св. Иоанна Крестителя. Отсюда второе название — иоанниты. Занимались врачеванием паломников. Как и тамплиеры, имели общеевропейскую сеть командорств. Позже, когда крестоносцы покинут Святую землю, орден будет называться Родосским, а позже Мальтийским (но названию островов, где будет обретаться орден). Существует по сей день.