Аль-Амин и аль-Мамун
Шрифт:
— Матушка, а это Умм аль-Фадль, мать Джафара, Может быть, ты ее знаешь?
Фатима остановила свой взгляд на Аббаде и постаралась улыбнуться, словно говоря: «Я припоминаю ее».
— А я знала Фатиму еще во времена моей юности, — сказала Аббада, нагнувшись и поцеловав мать Бехзада. Фатима провела рукой по ее лицу и пошевелила губами, словно целуя, но тут силы покинули ее, лицо застыло и из груди вырвался предсмертный хрип. Все поняли, что началась агония. Однако умиротворенная улыбка не сходила с ее уст до самого конца. Все видели, как задрожали ее веки, и она испустила дух. Раздались громкие рыдания.
На
Глава 72. Для изменника нет друзей
Спустя некоторое время Бехзад сочетался законным браком с Маймуной. Сельман стал главой общины хуррамитов. Он вновь напомнил Бехзаду, что тот обещал ему посредничество в сватовстве к дочери аль-Хасана, Буран. Бехзад согласился ему помочь, и на следующий день они прибыли во дворец аль-Фадля Ибн Сахля. Аль-Фадль находился на вершине успеха. Он добился от аль-Мамуна передачи халифского трона после смерти Али ар-Риде и теперь приобрел столь сильное влияние при дворе, что халиф не решал без него ни одного дела. Когда привратник доложил, что у ворот стоит Бехзад со своим другом, он велел их впустить. В этот день у аль-Фадля собралось большое общество. Здесь были именитейшие горожане, высокопоставленные сановники и прославленные полководцы, не доставало лишь брата аль-Фадля, аль-Хасана, который, как нам известно, отбыл в Багдад. Когда в дверях появился Бехзад, аль-Фадль поздоровался с ним и усадил подле своего ложа. Сельману он указал место рядом со знатными сановниками, и тот, нисколько не смутившись оказанной ему высокой чести, сел. Затем визирь осведомился у Бехзада о новостях. Бехзад рассказал, что он только что вернулся из столицы, где был свидетелем победы Тахира.
— А ты был в Багдаде в тот день, когда убили аль-Амина? — спросил аль-Фадль.
— Да, мы были вместе с моим другом Сельманом и видели голову аль-Амина, выставленную на пике над стеной Бустана.
— Заслуженная кара для такого тирана! — самодовольно усмехнулся аль-Фадль.
Затем визирь занялся государственными делами, а Бехзад и Сельман стали дожидаться конца собрания. Наконец к полудню оно окончилось и все разошлись. Остались лишь Бехзад, Сельман и аль-Фадль.
— «Мастер обоих искусств», я пришел к тебе со своим другом Сельманом, — обратился Бехзад к аль-Фадлю. — Он совершил множество чудес за то время, что провел в Багдаде, и оказал неоценимую помощь как своим умом, так и мечом в осуществлении наших общих замыслов.
— Я назначу его наместником какой-нибудь большой провинции, — улыбнулся аль-Фадль, — или он, вроде тебя, не нуждается в должностях?
— Ты окажешь ему великую честь, если сделаешь его наместником, — Бехзад почтительно склонил голову. — Однако я бы хотел, чтобы ты проявил к нему благосклонность как равный к равному.
— Чего же ты хочешь? — удивился аль-Фадль.
— Чтобы ты женил его на своей племяннице.
Аль-Фадль помолчал некоторое время, а затем спросил:
— А на какой же из дочерей моего брата он хочет жениться?
— На Буран…
Аль-Фадль удивленно вскинул брови и переспросил:
— Он хочет жениться именно на Буран?
— Да, с твоего соизволения я прошу для него Буран. Он вполне достойный человек.
— Мне
Бехзад решил, что аль-Фадль имеет в виду их прошлый разговор о Буран, и захотел объяснить визирю, что он уже женат, но Сельман опередил его:
— С кем же помолвлена Буран?
Аль-Фадль бросил недовольный взгляд на Сельмана.
— Она помолвлена с самым великим человеком в нашем халифате, — важно сказал он.
Сельман понял, что аль-Фадль имеет в виду аль-Мамуна. Таким образом его надежды жениться на Буран рушатся! Преисполненный гневом Сельман воскликнул:
— Кажется, «мастер обоих искусств» начинает забывать о своих обещаниях!
— Что ты имеешь в виду?
— Разве мы ни о чем не договаривались с тобой?
— Когда это было? — раздраженно спросил аль-Фадль.
— Так мне напомнить тебе?
— Говори…
— Мы с тобой договаривались об этом еще когда ты ради собственной выгоды решил отречься от веры своих отцов и перейти в ислам. Тогда ты не обладал никакой властью, а Буран была маленькой девочкой. Теперь же ты «мастер обоих искусств» и могущественный властитель. Я прошу тебя вспомнить о нашем разговоре. Я ведь выполнил свое обещание, так неужели ты не выполнишь своего?
Последние слова Сельмана вызвали краску гнева на лице аль-Фадля.
— Что-то я не припомню такого разговора… Что ж, по-твоему, мне следует отказать законному жениху и выдать девушку за тебя? Однако в любом случае последнее слово принадлежит ее отцу, а он сейчас в отъезде.
Эти слова как стрела пронзили сердце Сельмана. Его лицо помрачнело, усы как-то странно дернулись, и он приготовился встать. Бехзад, заметив растерянность Сельмана, сам пришел в замешательство, тем более что увидел, как аль-Фадль взял опахало и поднялся с ложа. Было очевидно, что их больше не задерживают, и они поднялись, чтобы покинуть приемную залу. Аль-Фадль холодно попрощался, и гости его вышли из дворца. Бехзаду хотелось, чтобы Сельман немного успокоился, поэтому он ни о чем его не расспрашивал, но когда подошло время расстаться, он сказал:
— Брат мой, не стоит предаваться отчаянию, может, и в самом деле у аль-Фадля были серьезные причины отказать тебе?
— Не было у него никаких причин, — выпалил Сельман, задыхаясь от ярости. — Просто он подлый человек, не имеющий понятия о человеческом достоинстве. Но он еще попомнит меня!
Сельман быстрыми шагами удалился, а Бехзад еще долго стоял на месте, смотря вслед своему другу, пока тот не скрылся из виду. Бехзад знал, что у Сельмана, человека хитрого и коварного, есть тысяча способов осуществить свою угрозу. Его никогда не мучили ни угрызения совести, ни чувство долга, не смущали ни крепость договора, ни святость дружбы.
Сельман же тотчас направился во дворец аль-Мамуна и испросил разрешения повидаться с халифом. Просьба Сельмана была удовлетворена, и, оставшись с халифом наедине, он обратился к нему со следующими словами:
— Я подданный эмира верующих и счастлив, что наши старания в этой войне не пропали даром. Бог ниспослал нам справедливого халифа, который владеет нашим государством по праву.
Аль-Мамун понял, что за льстивыми словами Сельмана должно последовать нечто важное, и сказал:
— Я благодарен моим хорасанским братьям за оказанную услугу.