Аламут
Шрифт:
Для нее больше ничего не было ясно. О чем бы она ни думала, как бы ни пыталась понять все это, в конечном итоге она осталась с болью, с осознанием того, что ее унизили и что для Хасана она была всего лишь объектом, который он мог перемещать, как ему заблагорассудится.
Она осторожно пила больше вина, чем следовало, и опустошала кубок за кубком. Но ей казалось, что она становится все трезвее и трезвее. Внезапно она поняла, что действительно кого-то ждет. Странно, но за все это время она ни разу не вспомнила об ибн Тахире. Хасан рассказывал ей, что он был необыкновенно умным и поэтом. На нее нахлынуло какое-то странное чувство, словно ее коснулось невидимое крыло. Она вздрогнула, почувствовав близость судьбы.
Она взяла в руки арфу и провела пальцами по струнам. Она застонала, пронзительно и тоскливо.
"Как она прекрасна сегодня", - прошептала Сафия. Она взглянула на Мириам.
"Когда ибн Тахир увидит ее, он сразу же влюбится", - прокомментировала Хадиджа.
"Как это будет здорово", - обрадовалась Сафия. "Давайте сочиним для них стихотворение".
"Вы бы хотели, чтобы он влюбился в нее настолько сильно?"
"Безусловно".
Без лишних слов великие
Три павильона погрузились в море света. Они были освещены изнутри и снаружи. Сквозь стеклянные башни и стены было видно все, что в них движется, бесконечно уменьшаясь в размерах.
"Ты мастер, которому нет равных", - сказал Абу Али. "Я бы сказал, что ты поклялся вывести нас из одной неожиданности в другую".
"Это как волшебство из "Тысячи и одной ночи", - пробормотал Бузург Уммид. "Даже самые серьезные сомнения исчезают перед лицом твоих способностей".
"Подожди, не хвали меня слишком рано", - рассмеялся Хасан. "Видимо, наша молодежь все еще спит там, внизу. Занавес еще даже не поднят. Мы не увидим, стоила ли работа того, пока это не произойдет".
Он рассказал им об устройстве садов и о том, кто из троицы находится в том или ином павильоне.
"Для меня совершенно непонятно, - сказал Абу Али, - как вам пришла в голову идея этого плана. Единственное объяснение, которое я могу придумать, - это то, что тебя, должно быть, вдохновил какой-то дух. Но не Аллах".
"О, это точно был не Аллах", - ответил Хасан, улыбаясь. "Скорее, наш старый друг Омар Хайям".
Он рассказал своим друзьям о том, как двадцать лет назад навестил его в Нишапуре и как невольно послужил источником вдохновения для его сегодняшнего эксперимента.
Абу Али был поражен.
"Ты хочешь сказать, что у тебя с тех пор был этот план? И ты не потерял рассудок? Клянусь бородой мученика Али! Я бы и месяца не продержался, если бы придумал что-нибудь столь великолепное. Я бы бросился воплощать его в жизнь и не сдавался, пока не добился бы успеха или не потерпел поражение".
"Я решил, что сделаю все возможное, чтобы не потерпеть неудачу. Подобная идея растет и развивается в душе человека, как младенец в теле матери. Сначала она совершенно беспомощна, у нее нет четких очертаний, она просто вызывает страстное желание, которое заставляет вас упорствовать. Оно обладает огромной силой. Постепенно она преследует и овладевает своим носителем, так что он не видит и не думает ни о чем другом, кроме нее. Его единственное желание - воплотить его, принести в мир это удивительное чудовище. С такой мыслью в нутре вы действительно похожи на безумца. Вы не спрашиваете, правильно это или нет, хорошо это или плохо. Вы действуете по какому-то невидимому приказу. Все, что вы знаете, - это то, что вы средство, подчиняющееся чему-то более могущественному, чем вы сами. Будь эта сила небесами или адом, вам все равно!"
"Значит, все двадцать лет ты даже не пытался осуществить свой план? У тебя даже не было души, с которой можно было бы поделиться?"
Абу Али не мог этого понять. Хасан только рассмеялся.
"Если бы я поделился своим планом с вами или с кем-то из моих друзей, вы бы сочли меня дураком. Не стану отрицать, что в своем нетерпении я все же попытался его осуществить. Преждевременно, конечно. Потому что впоследствии я всегда понимал, что препятствия, возникающие на моем пути, удерживают меня от необратимых ошибок. Первая попытка осуществить свой план была предпринята вскоре после того, как Омар Хайям предоставил его мне. Он посоветовал мне обратиться к великому визирю, чтобы тот исполнил свой юношеский обет и помог мне продвинуться по службе, как он уже сделал это для Омара. Низам аль-Мульк, как я и ожидал, оказал мне услугу. Он рекомендовал меня султану как своего друга, и я был принят при дворе. Можете себе представить, что я был более занятным придворным, чем великий визирь. Вскоре я завоевал расположение султана, и он начал продвигать меня вперед других. Конечно, это было лишь зерном на моей мельнице. Я ждал удобного случая, чтобы попросить султана о командовании войсками в какой-нибудь военной кампании. Но я был еще настолько наивен, что не считался с горькой завистью, которую мои успехи вызывали у моего бывшего школьного товарища. Я считал совершенно естественным наше соперничество. Но он воспринимал это как большое унижение. Это проявилось, когда султан захотел получить отчет о всех доходах и расходах своей огромной империи. Он спросил Низама аль-Мулька, как скоро тот сможет собрать все необходимые цифры. "Мне нужно не менее двух лет, чтобы выполнить эту задачу", - прикинул визирь. "Что? Два года? воскликнул я. Дайте мне сорок дней, и у меня будет подробный список, охватывающий всю землю. Только дайте мне ваших чиновников для работы". Мой одноклассник побледнел и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Султан принял мое предложение, и я был счастлив, что у меня появился шанс доказать свои способности. Я привлек к работе всех своих доверенных лиц по всей империи, и с их помощью и помощью султанских чиновников мне удалось в течение сорока дней собрать данные обо всех доходах и расходах в стране. Когда подошел срок, я предстал перед султаном с записями. Я начал читать, но едва успел прочесть несколько страниц, как понял, что кто-то подставил не те списки. Я начал заикаться и попытался по памяти дописать недостающую информацию. Но султан уже заметил мое замешательство. Он вышел из себя, и его губы начали дрожать от ярости. Тогда великий визирь сказал ему: "Мудрые люди подсчитали, что для выполнения этого задания потребуется не менее двух лет. Как же еще отвечать легкомысленному идиоту, который хвастался, что выполнит ее за сорок дней, как не бессвязной болтовней?" Я чувствовал, как он злобно смеется внутри. Я знал, что он разыграл меня. Но с султаном шутки плохи. Я должен был с позором покинуть двор и отправиться в Египет. В глазах султана я так и остался бесстыдным шутом. С тех
"Я слышал о вашем споре с великим визирем, - сказал Абу Али. "Но эта история приобретает совершенно иной смысл, когда узнаешь все ее подробности. Теперь я понимаю, почему Низам аль-Мульк - смертельный враг исмаилитов".
"В Египте я столкнулся с более благоприятными условиями. Халиф Мустансир Биллах отправил Бадра аль-Джамали, командира своей телохранительницы, встретить меня на границе. В Каире меня встретили с высочайшими почестями как мученика за дело Али. Вскоре мне стала ясна вся ситуация. Вокруг двух сыновей халифа образовались две партии, каждая из которых хотела обеспечить престол своему ставленнику. Старший сын, Низар, был слабее, как и сам халиф. Закон был в его пользу. Вскоре мне удалось подчинить своему влиянию и его, и его отца. Но я не считался с решимостью Бадра аль-Джамали. Он был защитником младшего сына, аль-Мустали. Когда он понял, что я начинаю затмевать его, он приказал арестовать меня. Халиф был напуган. Я быстро понял, что дело нешуточное. Я отбросил все свои мечты о Египте и согласился сесть на франкский корабль. На этом корабле моя судьба была окончательно решена. В море я заметил, что мы плывем не в Сирию, как обещал Бадр аль-Джамали, а далеко на запад вдоль побережья Африки. Я знал, что все будет потеряно, если меня высадят на берег где-нибудь поблизости от Кайруана. Затем начался один из штормов, характерных для этой части океана. Я тайно получил от халифа несколько мешков с золотыми изделиями. Я предложил один из них капитану, если он изменит курс и высадит меня на берег Сирии. У него было бы прекрасное оправдание, что шторм сбил его с курса. Золото соблазнило его. Шторм становился все сильнее и сильнее. Пассажиры, почти все франки, начали отчаиваться. Они громко молились и отдавали свои души Богу. Я же, напротив, был настолько доволен заключенной сделкой, что сел в уголке и спокойно съел несколько сушеных фиг. Они были поражены моим спокойствием. Они не знали, что мы повернули и направляемся в другую сторону. На их вопросы я ответил, что Аллах сказал мне, что мы высадимся на побережье Сирии и ничего плохого с нами по пути не случится. Это "пророчество" сбылось, и в одночасье они увидели во мне великого пророка. Все они хотели, чтобы я принял их в свою веру. Я был в ужасе от этого неожиданного успеха. Я только что наглядно продемонстрировал себе, какой огромной силой является вера и как легко ее пробудить. Нужно лишь знать немного больше, чем те, кто должен верить. Тогда легко творить чудеса. Это и есть та плодородная почва, из которой вырастает благородный цветок веры. Внезапно мне все стало ясно. Подобно Архимеду, для осуществления моего плана мне понадобится одна-единственная неподвижная точка, и весь мир встанет на дыбы. Никаких почестей, никакого влияния на властителей мира! Только укрепленный замок и средства, чтобы изменить его в соответствии с моей концепцией. Тогда великим визирям и сильным мира сего лучше поберечься!"
Глаза Хасана сверкнули странным угрожающим взглядом. У Абу Али возникло ощущение, что он находится в присутствии опасного зверя, который может напасть в любой момент.
"Теперь у вас есть точка опоры", - сказал он несколько обнадеживающе, но с легким недоверием.
"Да, - ответил Хасан. Он отошел от крепостной стены и прилег на подушки, разложенные на крыше. Он пригласил своих друзей присоединиться к нему. Их ждали куски холодного жаркого, тарелки и кувшины, наполненные вином. Они принялись за еду.
"Я не задумываюсь над тем, чтобы обмануть врага. Но мне не нравится обманывать друга", - неожиданно заговорил Бузург Уммид. Все это время он был молчалив и задумчив. Теперь же мысли неожиданно хлынули из него.
"Если я правильно вас понял, ибн Саббах, - продолжал он, - сила вашего института будет построена на том, что мы обманем федаинов, наших самых исключительных и преданных последователей. Мы будем отвечать за этот обман самым хладнокровным и преднамеренным образом. Чтобы добиться этого, нам придется прибегнуть к беспрецедентной хитрости. Ваша концепция действительно великолепна, но средства для ее реализации - это живые люди, наши друзья".
Словно ожидая такого возражения, Хасан спокойно ответил.
"В сущности, сила любого института зиждется на обманутых последователях. Люди различаются по способностям восприятия. Тот, кто хочет вести их за собой, должен принимать во внимание этот диапазон способностей. Массы хотели чудес от пророков. Они должны были их совершать, если хотели сохранить уважение. Чем ниже уровень сознания, тем сильнее пыл. Поэтому я делю человечество на два принципиально разных слоя: горстка тех, кто знает, что есть на самом деле, и огромные толпы тех, кто не знает. Первые призваны вести за собой, вторые - быть ведомыми. Первые - как родители, вторые - как дети. Первые знают, что истина недостижима, а вторые протягивают к ней руки. Что еще остается делать первым, как не кормить их сказками и выдумками? Что это еще такое, как не ложь и обман? И все же их побуждает к этому жалость. Итак, если обман и хитрость неизбежны для того, чтобы вести массы к какой-то цели, которую вы видите, а они не понимают, то почему бы вам не использовать этот обман и хитрость для построения продуманной системы? В качестве примера я могу привести греческого философа Эмпедокла, который при жизни пользовался практически божественным почитанием своих учеников. Когда он почувствовал приближение своего последнего часа, он взобрался на вершину вулкана и бросился в его пасть. Видите ли, он предсказывал, что будет вознесен на небо живым. Но случайно на краю пропасти он потерял сандалию. Если бы ее не обнаружили, мир мог бы и сегодня верить, что он ушел в мир иной живым. Если хорошенько подумать, он не мог совершить этот поступок из корыстных побуждений. Какая ему была бы польза, если бы после его смерти его ученики поверили в его божественное предположение? Давайте предположим, что он был настолько чувствителен, что не хотел разрушать представление своих верных учеников о своем бессмертии. Он чувствовал, что они ждут от него лжи, и не хотел их разочаровывать".