Аламут
Шрифт:
Щеки Джоанны вспыхнули. Она глотнула кисло-сладкого напитка — лимон и сахар, охлажденные снегом с горы Гермон.
Когда она закашлялась, он похлопал ее по спине, с трудом удерживаясь, чтобы не улыбнуться. Она чертыхнулась в его адрес, но без слов — косым взглядом из-под нахмуренных бровей. Он вновь принял позу отдыхающей пантеры. Он был не в своих пышных придворных одеждах, а в простой рубашке, какую мог бы носить любой человек среднего достатка, без вышивки, с широкими рукавами. Рубашка была незашнурована. Джоанна отвернулась.
— Я не думаю, что он собирается обвинять вас, — произнес этот проклятый певучий голос, — или
— Как великодушно с его стороны!
— Не так ли?
Она испепеляла его взглядом. Он улыбался, лениво позевывая, как кот на солнышке.
— Ваше лицо, — сказал он, — являет чудесный оттенок багрянца.
Она ударила его.
В том месте, куда направлялся удар, его не было; затем, когда опасность миновала, она появился. Запястье Джоанны оказалось в его ладони. Она едва чувствовала его хватку, но вырваться не могла, даже приложив всю свою силу.
Она замахнулась левой рукой. И снова удар пришелся по воздуху. И снова он перехватил ее руку, удерживая ее без малейшего напряжения. Она с силой пнула его. Глаза его расширились. Он продолжал улыбаться, но она знала, что попала. Она снова занесла ногу, угрожая.
— Отпустите меня!
Айдан подчинился. Он даже не отодвинулся на безопасное расстояние, не попытался защититься.
Пламя гнева Джоанны угасло. Она опустилась на корточки, уткнувшись лицом в свою юбку. И вдруг заплакала.
Он протянул к ней руки, обнял ее. Сначала она сжалась от его прикосновения. Но он продолжал хранить молчание и неподвижность. Мало-помалу она расслабилась. Руки ее обвили его шею. Она ткнулась лицом в его плечо и зарыдала.
Она прижималась к нему, и слезы помаленьку иссякали. Это длилось долго, и он, успокаивая ее, стал медленно гладить ее волосы. Теперь его рука двигалась по ее спине, нащупывая напряженные, стянутые в узлы мышцы, гладя их, расслабляя по одной. Сердце его билось медленно и ровно — медленнее, чем у человека. Это было… она вновь напряглась. Это было неправильно. Пальцы его снимали напряжение, гнали его прочь, размягчали мускулы.
Это было ничем не хуже, чем все остальное в нем. Например, его запах, или, вернее, отсутствие такового. Даже самый чистый мужчина ахнет мужчиной. Он не пах ничем, кроме соли ее собственных слез, льна рубашки и слабого аромата розовой воды. Но тело, к которому она прижималось, было настоящим, живым и теплым. Под пальцами ее переливались мускулы, а волосы были удивительно мягкими. Даже его борода — она почти не кололась, была густой и мягкой под ее ладонью.
Джоанна отшатнулась с неожиданной силой. Айдан не пытался удержать ее. Глаза его приняли темный оттенок осеннего дождя. Он годился ей в дедушки. Он был ей родственником в достаточной степени, чтобы между ними лег запрет. Он даже не был человеком.
Она знала, что умрет, если он посмеется над нею.
Он коснулся ее щеки едва ощутимым прикосновением, и провел по ней ладонью.
Она отскочила. Ладонь его опустилась. Он повернулся, слегка пожал плечами. Этим пожатием он возвращал ей свободу. Она ненавидела его за это.
Джоанна выпрямилась.
— Мне надо идти, — сказала она.
Если он и услышал ее, то не подал виду.
«Вот так, — сказала она мысленно. — Будь таким. Смотри, как я осторожна…»
Он не услышал и этого. Она повернулась на пятках
Айдан обхватил свои колени, положил на них голову и глубоко вздохнул. «О, мой Бог, — подумал он. — Мой безжалостный Бог.»
Первая женщина за двадцать лет, которую ему просто хотелось видеть, и конечно это должна была быть она. Совсем дитя. Вспыльчивая. Замужняя. Преследуемая ассасинами.
Она хотела его. Они всегда хотели его. Иногда сами почти не осознавая этого. Она осознавала; но все же не призналась. Она не видела в его глазах отклика.
Воля Божия, но ей этого не надо. Ей хватит своей боли. Ее глупец муж, отнятое у нее дитя, тень смерти на этом доме… Она была мудра, когда ее молодость и пылкий нрав допускали это. Она должна думать, что всего лишь попала под его проклятые, нечеловеческие чары соблазна, и должна сопротивляться этому. Он должен быть так холоден, как только может, не обращать на нее внимания, не быть ни человеком, ни просто смертным, чтобы эта смертная женщина продолжала томиться по нему.
Он рассмеялся, хрипло и горько. Он вообразил, что она — принцесса Сибилла. За той он мог бы приударить просто ради удовольствия, если бы не заключил соглашение с наставником ее брата — который на самом деле был канцлером и представлял собой власть в королевстве. Для него Сибилла была бы ничем. Добычей.
Его мать наставляла его много лет назад:
— Никогда не позволяй ни одному человеку затронуть твое сердце. На этом пути ты найдешь только скорбь.
Это была правда. Даже Герейнт, который приходился ему кровным родственником… Герейнт умер, нанеся этим неизлечимую рану. Таковы были все они. Такова была их природа.
А какова была его природа? Ему надлежало быть холодным и бездушным. Ему полагалось быть котом, зверем, гуляющим в одиночку, ночным охотником. Но он был наполовину человеком, и хотя, быть может, у него не было души, у него было сердце; и он никак не мог ожесточить его.
Айдан поднял голову. Солнце уже было низко. Иерусалим был весь словно из золота, купаясь в потоках закатного света.
Он наблюдал, как закат озаряет небо, потом медленно угасает, как одна за другой зажигаются звезды. Остальные тоже поднялись на крышу, в сумеречную прохладу. вслед за ними явились слуги, принесшие все для ужина. Айдан чувствовал излучаемую ими озабоченность. Джоанна села так далеко от него, как могла. Казалось, она избрала лучшую защиту — сделать вид, что он не существует. Он обладал не меньшей силой воли, но глаза разума не так просто отвести, как очи телесные.
Она быстро поела, и исчезла. Он тоже не стал задерживаться.
Тибо проводил Айдана в его комнату. Это, конечно же, были обязанности пажа — заботиться о господине, помогать ему разоблачиться, приготовить для него постель. Айдан не хотел, чтобы его провожали. Или ждали его. Или, во имя Господне, касались его. Прикосновение разрушало любую защиту, оставляя мысли открытыми в их бессмысленности, бесформенности, в их безумной принадлежности человеку.
Ничего хорошего не вышло бы, если бы он поддался этим чувствам. Мальчик следовал за ним с неотступной преданностью. У Тибо даже гнев Айдана вызывал восхищение: пламя гордой души рыцаря с Запада. Когда Айдан огрызался на него, он даже не обижался. Тибо мог бы сказать всем оруженосцам при Высоком Дворе, что его господин — человек крутого нрава, но зато смелый, великодушный и щедрый. Словом, истинный принц.