Аламут
Шрифт:
Он поднял кошку, встретившись глазами с ее пристальным взглядом хищницы. Глаза их были одинаковы.
— Ваша знакомая? — спросила Джоанна. Спрашивать было легко, если не смотреть на него.
— Дальняя родственница, — беспечно ответил Айдан, не принимая брошенного ею вызова.
— Она хочет, чтобы вы наколдовали ей рыбку, которую она могла бы сцапать.
— Она получит свое, — ответил он. — Но не этих рыб. Я не из тех, кто предает доверие.
Кошка зевнула, выразив свое отношение к законам чести двуногих, но продолжала мурлыкать, поскольку ее держали на руках,
— Джоанна!
Она вскинула глаза, вздрогнув; и рассердилась. Это была старая уловка. И она, как дурочка, попалась на нее.
Она знала, что это случится. Однажды посмотрев на него, она уже была не в силах отвести взгляд.
Иногда мужчины бывают столь красивы. Это было глупо, это даже отталкивало. Это превращало глаза в клинки, ищущие изъян в броне красоты.
Ничего этого не было в нем. Он не был привлекательным.
Никакой слабинки, над которой можно было бы посмеяться. Ничего человеческого.
Перед этим он улыбался. Теперь улыбка его пропала.
— Вы не должны делать так, — сказала она, просто и небрежно, поскольку уже проиграла сражение.
Губы его сжались. Ей не нужно было магии, чтобы узнать, о чем он думает. Смертные всегда были легкой добычей для таких, как он. Слишком легкой. Красота, непривычность, и нечто слегка пугающее.
Она посмотрела прямо в его глаза, не боясь утонуть в них. Они были чисто серого цвета, без оттенка синевы; спокойные, слегка пустые, словно у кошки, а в глубине — зеленые искры. Такие, как он, могли бы быть ночными охотниками. Как ассасины.
— Вы не дружите с солнцем, — сказала Джоанна.
Он едва заметно кивнул:
— Мы приспосабливаемся. Это позволяет мне существовать. Я стараюсь соблюдать приличия.
— Здесь у вас не вышло. Вам нужно навести более сильные чары.
Он не был удивлен тем, что она знала. Она спросила себя, удивляется ли он вообще хоть чему-нибудь.
— Я решил не делать этого, — ответил он.
— Почему?
— Потому что я так решил.
Упрямство. Это она могла понять. И тщеславие. Он мог бы навести чары, которые избавили его от оскорблений и подозрений, зачастую смертельно опасных. Но тогда поблекла бы его красота, поседели бы волосы, и обнаружился бы его истинный возраст.
— Вам бы это понравилось? — спросил он, читая ее мысли без малейших усилий.
— А что вы сделаете, если я скажу, что понравилось бы?
Она задохнулась от удивления. На его новом, только что возникшем лице, появилась широкая улыбка. Даже в облике смертного, морщинистый и седой, он не лишился своей насмешливости.
Или своей красоты.
— Ну? — Даже голос его изменился. Он стал более грубым, потерял свою необычайную чистоту. — Должен ли я оставаться таким?
— А вы останетесь?
Он повернул руки тыльной стороной вверх, нахмурился, глядя на них — искривленные, шершавые, покрытые старыми шрамами. Шрам был
— О богиня, я и забыл об этом. — Казалось, он и не заметил, как богохульно звучали его слова, не сочетаясь с крестом на его плече. Он сжал пальцы, поморщился.
— Это все на самом деле? — спросила Джоанна.
— Чтобы убеждать в этом других, я должен убедить себя.
— Значит, если это будет продолжаться достаточно долго, вы можете… умереть?
Это слово было так же тяжело слышать, как и произносить, но он не шевельнулся, целиком поглощенный мыслями.
— Не знаю. Быть может. Что может случиться, если я выйду за пределы, отпущенные смертным… — Он вздрогнул. — Вы помните легенду о Тифоне?
Джоанна кивнула, тоже вздрогнув:
— Языческая легенда. Он получил бессмертие, но забыл попросить вечной юности. Он старился. Он не переставал стариться. И не мог умереть.
Айдан встал. Магическая личина спала с него, словно пыль или тень. Его руки, протянутые к ней, были сильными, гладкими и юными. Он поднял ее на ноги. Она была достаточно высока, чтобы смотреть ему глаза в глаза. Так они смотрели некоторое время, потом он рассмеялся.
— Вы только посмотрите, до чего мы ленивы! Пойдемте, покажете мне город.
Как будто Тибо уже не провел его по всем закоулкам. Но его напору невозможно было сопротивляться, даже теперь, когда она знала, от чего он спасается. Не от смерти — от недостижимости смерти.
Она посмотрела на свое простое платье, пригладила волосы.
— Прямо так? — Этот вопрос вырвался у нее прежде, чем она успела его обдумать.
Принц был необычным человеком. Он понял.
— Идите, приведите себя в порядок. Но побыстрее.
Она собралась так скоро, как только смогла с помощью Дары.
Она снова надела синее платье, а поверх него легкую накидку, набросила на волосы вуаль. Никаких украшений, только серебряный крест — она соблюдала траур. Суровость не была ей к лицу, но этого требовали приличия.
Она не переставала спрашивать себя, как сможет пойти на прогулку, если так долго была больна. Айдан не тревожился. Уже были оседланы кобыла Джоанны, большой мерин, принадлежавший раньше Герейнту, и мул для Дары. Обычай гласил, что он, рыцарь и принц, не должен ходить пешком там, где может ехать верхом. Он легко поднял ее в седло, его прикосновение было столь же спокойно, как бывало прикосновение Герейнта — братское либо отеческое. Конечно, так и должно быть. Они были родственниками. И она была замужней женщиной.
Джоанна подобрала поводья. Ее кобыла в это время была беспокойна. С его стороны было мудро поехать на мерине, а не на своем жеребце. Дара отшатнулась от него, взобравшись на мула самостоятельно и настороженно глядя на него. Это был страх, но страх обычный, словно страх перед пустынной бурей: ее можно бояться, пытаться избежать встречи, но нельзя ненавидеть. Ненависть была ниже этого.
Несомненно, он привык к этому, как и к болтовне глупых девчонок. Он вскочил в седло с грацией скорее звериной, нежели человеческой, и поехал по улице впереди их маленькой процессии.